Исповедь анонимного священника Нет, это не исповедь, а попытка…: maxminimum. Лицензия на удовлетворение культовых потребностей

Исповедь плохого священника

Тогда Иисус сказал толпе народа и ученикам Своим:
на Моисеевом седалище сели книжники и фарисеи;
итак все, что они скажут вам, исполняйте и храните,
по делам же их не поступайте.
Мф. 23:1–3

Я не хороший человек, но то, что я говорю о Боге — правда.
Митрополит Сурожский Антоний

Как можно «опровергнуть веру»

Когда люди, далекие от Церкви, при знакомстве задавали мне вопросы такого типа, поначалу я реагировал на это как на хамство: незнакомого человека безо всяких оснований подозревают в бессовестной лжи и лицемерии. Причем на мой встречный вопрос: «А Вы сами, что — не верите в Бога?» — все мне отвечали: «Нет, я-то, конечно, в Бога верю, но думаю, что многие священники не верят…» Потом, выслушивая высказываемые такими случайными собеседниками впечатления от знакомых им батюшек, стал понимать, что, наверное, зря злюсь. Не то что бы я узнал много нового о духовенстве — здесь меня трудно чем-то удивить — скорее, стал задумываться о том, какие следы наша… скажем так, снисходительность к себе оставляет в душах окружающих нас людей. «Неверующие не могут опровергнуть веры. А верующие могут — не живя по своей вере», — архиепископ Иоанн (Шаховской).

Когда я был мирянином, я изрядно согрешал осуждением священников. Причем не только за бросающиеся в глаза их грехи (не так уж много я их видел тогда), а просто мне казалось, что тот или иной батюшка «недостаточно духовен». Я был уверен, что, надев рясу, стать святым совершенно несложно, тем паче ряса обязывает. Просто не грешить, и того и гляди духовные дарования одно за другим пойдут. Когда сам принял иерейский сан, осуждать своих собратьев-священников стал гораздо меньше. (Правда, продолжаю осуждать архиереев, но с этим грехом придется искать другой способ борьбы.)

Часто вспоминаю один эпизод из своего юношества. Было мне чуть меньше двадцати лет. Я гневно смотрел на отца Н., чье поведение в алтаре мне виделось недостойным. В ответ на очередную мою «благочестивую» дерзость отец Н. сказал: «Я в твои годы был точно такой же. Потом вся эта святость куда-то подевалась. И я на тебя еще посмотрю, когда тебе будет тридцать, а мне сорок». Я про себя вспыхнул, — мол, нет уж, я таким не буду, — но хватило ума промолчать. Тебе теперь за сорок, отец Н. Смотри и убеждайся в своей печальной правоте. Я хуже тебя, и я это знаю точно. Кроме всего прочего, мне не хватило бы кротости терпеть чьи-нибудь выходки и прощать так, как ты меня терпел и прощал тогда.

Лицензия на удовлетворение культовых потребностей

Мне известна только одна книга из мировой художественной литературы, где автор потрясающе глубоко проникает в психологию христианского священнослужителя. Грэм Грин, роман «Сила и слава». Герой книги, не названный по имени католический священник, под угрозой расстрела совершающий служение в Мексике во время безбожной диктатуры, говорит, что один раз в жизни ему было страшно приступать к совершению мессы — в первый раз после совершенного им смертного греха (блудодеяния). Вот это важно — что только в первый раз… По тому, что я уже сказал, понятно, что, слава Богу, я не испытал ощущений грэм-гриновского героя в полной мере (но не благодаря своему благочестию — а просто не представляю, как я в таком случае смотрел бы в глаза жене и нашим маленьким детям…), тем не менее, я понимаю, почему у грэм-гриновского героя этот страх не повторялся. Человек, переступая через свою совесть, делает один раз усилие, как бы ломая перегородку, в следующий раз по этому же пути легче — дорожка протоптана.

Плата за это — утрата живой, действенной веры. Когда загаженное сердце не способно на любовь Божию ответить любовью (а это бывает тогда, когда нет искреннего покаяния — предельной решимости вычистить эту грязь, чего бы это ни стоило), оно прячется от божественной любви, как Адам в Эдемском саду. Для того, чтобы разумом усомниться в бытии Божием или в реальности совершаемого Таинства, нужно дойти до полного духовного безумия. Это крайний случай. Гораздо чаще вера переходит в область теоретических убеждений, которые никак не отражаются на душевных переживаниях. Страшно впасть в руки Бога Живого (Евр . 10:31), и, поскольку нет ни покаяния, ни любви, этот страх убивает молитву: умом мы понимаем, что от Всевидящего Ока никуда не спрячешься, тем не менее начинаем «отводить глаза». Чтение молитв становится формальным. Продолжительные службы сильно утомляют именно человека не молящегося. Так что службы мы сокращаем по единственной причине: мы просто не умеем молиться. Не умеем — или не хотим.

Без молитвенного горения перед Господом священнослужение превращается в ремесло. Данная нам в рукоположении власть вязать и решить, возможность совершения Таинств силой Духа Святого, начинает восприниматься лишь как «лицензия » на определенный вид деятельности — удовлетворение культовых потребностей населения. Становясь служителями не алтаря, а бюро услуг, мы забываем об ответственности за наше поведение в глазах людей: вас же не интересуют личные качества нотариуса, к которому вы приходите за печатью на документ (а действительность совершённого таинства, так же, как и действительность поставленной печати, от степени нашего благочестия не зависит), так чего ж вы к нам, попам, придираетесь?

И наша… Хотя, собственно, почему я перешел на множественное число? Сам же постоянно объясняю прихожанам, что, исповедуясь, говорить нужно только о себе; сказать «мы грешны» гораздо легче, чем «я грешен в этом и этом»… Итак, моя грубость и невнимательность к прихожанам — тоже недостаток живой веры, потому что христианская любовь к ближнему и любовь к Богу неразделимы. А вера без любви — это так бесы веруют (Иак. 2:19)…

Сколько еще тех душ…

Я понимал, что он прав, но пожал плечами в ответ. Добираться до того села со Святыми Дарами на попутках (своего транспорта у меня нет; у моего тогдашнего собеседника, кстати, тоже), ходить по селу и у всех спрашивать, где тут девушка раком болеет.

Он уехал назад, а я еще на сутки задержался в том городе. Возвращаюсь на свой приход и узнаю, что, пока меня не было, приехал этот батюшка в наш храм, взял Святые Дары, доехал до того села, где жила болящая девушка, нашел ее и причастил. Мне рассказывали потом, как она светилась, вспоминая об этом нежданном посещении. А он еще и просил прощения у меня при встрече — мол, это он не чтобы мне досадить, а просто жалко стало человека умирающего… Брат мой, да ты ведь не только ей оказал милость великую. Ты еще избавил меня от ответа на Страшном Суде за ее душу.

…Сколько еще тех душ, от ответа за которые меня никто не избавит?!

И еще по поводу ответственности

Примерно за год до моего рукоположения меня благословили быть крестным отцом моего друга. У него было сложное отношение к Православию, к Церкви, решение креститься далось ему нелегко, а мои попытки делиться с ним своими религиозными переживаниями (читай — «грузить») производили скорее отрицательный эффект. Однако настал тот день, когда мы с ним приехали на приход, в котором я в то время служил псаломщиком, и накануне совершения Таинства остались ночевать в доме при церкви. Он — я видел это — внутренне метался; метался и я: а мне-то что делать? Какова моя роль в жизни моего крестника? Я пытался молиться, как мог. Ища утешения, открыл Евангелие; первые строки, которые я увидел, были следующие: Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что обходите море и сушу, дабы обратить хотя бы одного, и когда это случится, делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас (Мф. 23:15).

Пробрало. Но выводов не сделал. Зачем мне это было показано, понял только спустя несколько лет. Когда увидел, какой духовный вред нанес человеку…

О «своем кладбище»

Умер в реанимации после автокатастрофы один мой давний знакомый. Когда он оказался в больнице, мне общие с ним друзья сообщили об этом, и я, зная о его неправославных взглядах, запереживал, что он может быть некрещеным. После его смерти это подозрение подтвердилось. В реанимации он лежал несколько дней в полном сознании. Я был в эти дни в том же городе, думал о том, что надо бы доехать до больницы и попытаться прорваться в реанимацию, поговорить с ним — и так и не попытался. Не успел собраться. Может быть, меня не пустили бы. А если бы и впустили, может быть, он отказался бы креститься. Может быть. Но это «может быть» мне не оправдание. Потому что шанс был.

С жуткой тоской я высказывал все это одному из наших с ним общих знакомых, и услышал в ответ: «Ты — о ком? О нем? Или о себе?» Вопрос понятен. Да, рефлексия бывает разной: часто мы под видом покаяния занимаемся саможалением. Но моя тоска все-таки больше о нем. Я-то крещеный. И у меня теплится надежда, что по молитвам тех, кому, несмотря на мое негодяйство, удается меня любить, Господь не попустит мне вечной погибели, даст возможность раскаяния.

Есть, однако, вопрос, противоречащий моей надежде: если окажутся души, не нашедшие пути спасения по моей вине — отошедшие от Церкви при виде моего недостойного поведения, не получившие духовной поддержки из-за моей невнимательности и лени, заблудившиеся в результате моих ошибочных советов — как будет возможно мое спасение, если они будут в муках? Вопрос даже не в том, возможно ли оно «юридически », а — как бы оно выглядело на фоне их мук? От своих друзей-медиков я услышал страшную поговорку: «У каждого хирурга свое кладбище». Так вот, священник, духовный лекарь, права на «свое кладбище» не имеет. Иначе первая могила на этом кладбище — его. Как же нам надо молиться за всех, с кем когда-либо свела нас воля Божия…

…Господь тебе скажет: «Теперь давай сам»

Меня крестили во младенчестве; однако я знаю, что испытали мои знакомые,крестившиеся взрослыми, потому что ощущения тех, кто принимает крещение, и тех, кто принимает сан, отчасти сходны. Потому что и крещение, и рукоположение, и другие Таинства Церкви — это соработничество Господа и того человека, которому это Таинство преподается; по крайней мере, так должно быть. Но многие из нас повторяют друг за другом все те же ошибки. А нарабатывать самим то, что было получено от Господа даром и без ума растрачено, гораздо труднее, чем принять бережно, с благодарностью, и сохранить. Если бы молодость знала…

Не раз спрашивали меня, не жалею ли я, что выбрал путь священника, не было ли разочарования. Нет, в самом священстве — ни на минуту, я не думаю, что подобное разочарование вообще возможно для верующего человека. Но вот в себе, в своей «профпригодности»… По прошествии нескольких лет понимаю, что с принятием сана не нужно было спешить, имело бы смысл более серьезно подготовиться к этому служению; хотя бы просто повзрослеть.

Конечно, годы служения в сане даже у очень плохого священника умножают не только грехи, но и опыт. Если я скажу, что после рукоположения я только лишь уходил от духовной жизни, это не будет правдой. Так или иначе Господь заставляет молиться, когда у самого на это не хватает усердия; так или иначе, когда люди обращаются за духовной помощью, приходится вместе с ними делать какие-то шаги. Но было нечто, утраченное мной в начале моего священства, что я не могу вернуть и по сей день.

Об осленке, ступающем по пальмам

Об этом в своем очень неожиданном прочтении евангельского отрывка о Входе Господнем в Иерусалим говорит митрополит Сурожский Антоний: бедный осленок наверняка думал, что это перед ним постилают цветы, одежды и пальмовые ветви, и ему восклицают «осанна» — он не понимал, что на нем едет Господь… Священник, слыша слова благодарности или свидетельство о результатах своего служения, если будет принимать их в свой адрес — уподобится тому осленку.

Греша, мы ведаем, что творим. Раб, знавший волю господина своего… и не сделавший по воле его, бит будет много (Лк. 12:47). Дай Бог, чтобы мои грехи не превысили ту меру, за которой я буду непригоден Господу даже в качестве осленка… Тех, кто будет читать этот текст, покорнейше прошу: видя нас, нерадивых пастырей, молитесь, чтобы Господь простил нам наши грехи и помог духовному возрастанию. Осуждать, конечно, легче — но тех, кто научится не осуждать, Господь обещал не судить за их согрешения. Исповедуйте друг другу грехи и молитесь друг за друга, чтобы быть исцеленными (Иак. 5:16) — эти слова апостола Иакова относятся ко всем христианам, и взаимоотношения мирян и духовенства не исключение.

Исповедь анонимного священника

– Как живет обычный священник день за днем, без прикрас, без слащавой картинки для православной публики?

– Меня постоянно преследовала мысль о том, на что жить и где взять деньги на самое необходимое. Как заплатить взносы в епархию? Понятно, что если в тяжелой ситуации обратиться за помощью, кто-то может откликнуться, но всю жизнь содержать тебя никто не будет.

Когда видишь равнодушие и черствость со стороны людей, ради которых ты все это терпишь, невольно руки опускаются. Когда идут годы такой жизни, 10, 15, 20 лет и ничего не меняется, несмотря на твои усилия, то возникает ощущение бессмысленности такого служения. Это не только мой опыт — и другие, кто оставил священство, признавались мне, что испытывали то же самое. А церковное начальство прямо говорит: это твой выбор, ты знал, на что шел, тебя тут силой никто не держит. И вообще, это мы тебя терпим, и скажи спасибо владыке за то, что он дает тебе возможность стоять у престола. А тяжело всем, нечего плакаться. У тебя прихожан мало? А что ты сделал, чтоб было много? Сам виноват. Сам и решай свои проблемы. — И дальше разговоры про старцев, к которым ехали в глухие деревни издалека.

– Как выглядит приходская жизнь глазами священника? Социальная, миссионерская, молодежная деятельность на твоем приходе, в твоей епархии — это реальность или фикция?

– За редким исключением, на приходах нет никакой деятельности. Все — фикция, пара фоток для епархиального сайта и готово. О чем можно говорить, если, по словам одного уважаемого архиерея, большая часть священников не в состоянии удовлетворительно просто рассказать людям о крещении, некому интересно проводить даже огласительные беседы. Многие пробуют привлекать людей, но мало у кого получается, на приходах некому даже петь и кадило подавать. Я пишу о тех приходах, где хорошо знаю ситуацию, — это небольшие села и деревни. Как говорится, «мы играли вам на свирели, и вы не плясали; мы пели вам печальные песни, и вы не рыдали». В итоге безысходность и тоска.

– Как ты видишь прихожан, каковы ваши отношения?

– Прихожане не идиоты, они прекрасно все видят и тоже устали. Батюшку могут жалеть, но они и сами не находят в церкви того, что ищут, поэтому выгорают и постепенно отходят.

– Прочитал о зарплате сельского священника в 10 тысяч рублей.

Но кто-то мечтает даже об этом, у меня не было и этой суммы, в лучшем случае тысяч 5.

В воскресные дни выручка в среднем от 100 до 500 р. В большие праздники — от одной до двух тысяч. Отпеваний 3-4 в год, крещений не больше. Откуда 10 тысяч на жизнь? А ведь с этих денег надо приобрести на энную сумму товар на складе (который почти не покупают) и платить целевые. Это просто нереально. В моем случае это три тысячи с половиной. А платить за жилье? А дополнительные сборы вроде сборов на подарок патриарху, митрополиту к Пасхе, Рождеству, дню ангела? Когда ты говоришь, что денег нет, тебе просто не верят. Типа, самый умный, думаешь, у нас есть деньги и нам легко?

Недавно один игумен сказал мне, что целевые — это святое, их нельзя не платить. Но ему-то хорошо говорить — настоятелю монастыря в крупном городе.

Могут спросить: как же вы жили? Жили на детские пособия и зарплату матушки, пока ее терпение в конце концов не лопнуло.

Я вижу две реальности в РПЦ. У одних в материальном плане пока все хорошо, деньги есть, прихожане есть, они в почете и уважении, поэтому они и закрывают глаза на некоторые вещи, которые их могут смущать.

А другим что терять? Когда ситуация, о которой я пишу, продолжается годами.

Страшней всего, когда священник терпит до последнего, теряет семью, ломается, теряет веру и понимает, что стал старым и никому не нужным. И никто даже не заметил его страданий и боли. А найти работу с достойной зарплатой, начать жить заново он просто уже не способен.

– Как себя ощущает священник через несколько лет служения? Есть ли чувство правильного движения, духовного развития или регресс по сравнению с тобой, только что рукоположенным?

– Это два совершенно разных человека. 15 лет в сане — и душа как выжженная напалмом земля.

Не знаешь, во имя чего эти жертвы, не видишь результата своих усилий ни в себе, ни в прихожанах. Кто стал лучше, кто обрел радость, кто светится счастьем? Покажите мне этих людей? Священники признаются, что забыли о том, что такое счастье. Я каждый раз удивляюсь, когда далекие от религии люди говорят, что они счастливы.

– Если отмотать назад — пошел бы опять в священники?

– Много раз задавал себе этот вопрос и отвечу: нет.

– Нет ли желания уйти совсем: за штат, снять сан или в альтернативную церковь?

– Желание одно — уйти совсем и прекратить эту бессмысленную игру. И не верю, что где-то иначе, похожие проблемы будут в любой подобной организации. Так что альтернативное православие даже не рассматриваю как вариант.

– От чего больше всего устаешь?

– Странно, но устаю от осознания того, что для большинства людей я — маг и колдун. Кроме обрядов, людям от меня больше ничего не надо. А разговоры о духовности — это такие высокие материи, к которым мало кто готов. Может быть, я преувеличиваю, но говорю так, исходя из опыта служения в деревнях, где народ примитивный и ждет от тебя только обрядов. Духовный и образованный человек чахнет и не способен самовыразиться в такой среде.

Очень больно и от осознания того, что РПЦ от тебя нужно только послушание и деньги, а свои таланты оставь при себе — их никто не оценит.

– Священство — благо для твоей семейной жизни или проблема?

– Ну разве может быть благом для семьи то, что я описал? Мы все живем в одной реальности. И супруга, если имеет хорошее образование, захочет ли заживо хоронить себя и быть невостребованной? И дети, когда нет денег на самое необходимое, например, зубы лечить, будут ли довольны? И главный вопрос: почему и ради кого? Храмы ведь пустые в деревнях, людей нет. А тем, кто есть, кроме православной магии от тебя ничего не надо. И семья все это видит и понимает. Больше половины священников в моем благочинии семью не сохранили.

– Каким видится будущее РПЦ: ближайшее, лет через 10?

Исповедь анонимного священника Нет, это не исповедь, а попытка…: maxminimum. Лицензия на удовлетворение культовых потребностей

Нет, это не исповедь, а попытка осмысления. Кроме того, я не анонимен, не прячусь. Все, кто хотел, давно меня вычислили.

– Есть ли разница между Церковью, в которую ты пришел когда-то, и РПЦ, в которой оказался?

Постановка вопроса мне не нравится. Она подразумевает недовольство и осуждение. Не лежит моя душа к этому. Однако, все-таки попробую ответить.
Конечно эта разница присутствует. Но кто не меняется? Я тоже изменился. Крестившись сознательно в год тысячелетия крещения Руси, горел и полагал, что вопрос смысла жизни решён, осталось только довести дело до конца. Однако, чем дольше живу, тем больше открываю для себя новые и важные жизненные грани. Не помню кто из великих сказал нечто в таком смысле (не дословно): если в двадцать лет не хочешь изменить мир, то у тебя нет сердца, если хочешь это сделать в пятьдесят, то у тебя нет ума. Мне тоже уже не до мировых проблем, хватило бы сил на самого себя и земные труды. В конце восьмидесятых, начале девяностых многим казалось, что передовая жизни проложена через возрождение церкви и государства, сейчас линия обороны для меня сместилась внутрь – в то, о чем я думаю и как я поступаю.
Церковь конца восьмидесятых, начала девяностых, в большинстве своих членов неофитствующая и романтическая, ожидающая прихода антихриста и конца времён, конечно повзрослела и, если бы она и сейчас оставалась прежней, сегодняшний я первый бы от неё отвернулся.
Конечно церковь, в виде её земной организации, должна заботиться о своём временном бытии. Для этого, несомненно, нужна система, это, в конце концов, понимают даже самые упёртые романтики. Её, систему, начали создавать ещё апостолы, поначалу избрав недостающего в число двенадцати, затем рукополагая пресвитеров в поместных церквях.
Другое дело, как себя чувствует человек внутри организации. Предполагаю, что иной будет страдать, ощущая себя бездушной шестерёнкой, а другой может осознавать себя голосом в общем хоре и чувствовать гармонию.
Опытно зная многообразие человеческих характеров, уверен, что есть и внесистемные христиане, отделяющие себя от земной организации. Наверное, это своего рода современное одиночество (монашество), которое тоже достойно уважения.
Если выразиться образно, церковь периода тысячелетия крещения Руси – это время первой любви для многих приходящих, а сегодняшняя РПЦ ищет и осознаёт себя, переживая кризис среднего возраста.

– Что изменилось для тебя за последние 8 лет власти Патриарха Кирилла?

В 2005 году я был назначен настоятелем строящегося храма. Община не имела земельного участка. Сколько было написано писем, сделано согласований и экспертиз, проведено общественных слушаний, обито порогов разных кабинетов, невозможно сейчас посчитать. Нам много раз предлагались участки, но каждый раз власти не подписывали ими же предложенную землю, находя формальные причины и явно пуская нас по кругу. В конце концов, я даже отчаялся и разочаровался в своём бумажном настоятельстве. Однако с программой строительства храмов шаговой доступности всё изменилось. Землю нашей общине выделили в самом удобнейшем для нас месте. Префектура и управа деятельно отзываются на просьбы. Согласования проходят централизовано. Всё это крайне радует и облегчает жизнь. Понятно, что Патриарх Кирилл сумел наладить эффективное взаимодействие с государством в деле строительства новых храмов.

– Ощутил ли на себе последствия раздела епархий?

Я служу в столице, поэтому в прямом виде раздел епархий меня не коснулся. Но Москва сейчас поделена на викариатства, над каждым из которых поставлен свой епископ. Это, своего рода, Московский вариант реформы. Сейчас у нас уже второй викарий, с обоими у меня сложились хорошие отношения, я могу напрямую позвонить, посоветоваться и попросить. Мне пока ни разу не отказали ни в одной просьбе. Был случай, когда прежний викарий изменил своё решение, выслушав мои доводы. Мне очень приятно, что он, уже будучи митрополитом, даже сейчас присылает смски с поздравлениями на большие праздники.

– Какие проблемы видишь в епархиальной жизни?

Если считать проблемой то, что мешает мне, как настоятелю строящегося храма, то это больше мои личные проблемы, чем епархиальные. Конечно, легко пожаловаться, что достают постоянные отчеты, но, с другой стороны, как без них и, кроме того, лично я не пишу липовых отчетов, поэтому это требование заставляет наш приход вести реальную деятельность.
Структура нашего викариатства, на мой взгляд, заточена на то, чтобы помогать приходам развиваться и строиться. Если что-то мешает работе, то это больше личностные факторы в системе церковной бюрократии. Наблюдения показывают, что и над ними ведётся работа.

– Каковы твои взаимоотношения с настоятелем, с братьями-священниками, с архиереем?

Все мы люди со своими характерами и особенностями. Если подходить друг к другу с уважением, то и отношения строятся нормально.
Особенно с кем-то из отцов я близко не дружу. Может быть с двумя, но они мои старые мирские друзья ещё до рукоположения, один сейчас служит в другой епархии, второй в Москве, хотя и с ними мы очень редко переписываемся и практически не встречаемся. Есть несколько священников, к которым я могу обратиться в трудностях. Знаю, что не откажут.
С подобными мне настоятелями открыто общаюсь по “производственным” проблемам. Сокровенные личные беседы периодически веду с одним-двумя собратьями.
Врагов и недоброжелателей не знаю.

– Каковы отношения между священниками в твоей епархии?

Кажется нормальные. Группы межприходского общения отцов чаще всего делятся по возрасту или по должности.

– Как живет обычный священник день за днем, без прикрас, без слащавой картинки для православной публики?

Опять вопрос, подразумевающий осуждение. Мне неприятна такая постановка. Видимо, у автора анкеты есть какой-то свой личный негативный опыт, который он зачем-то обобщает. Если первый вопрос анкеты только намекал на ответ, то этот уже содержит его в себе.

Отвечу так: плохих людей я не встречал. Тем более слащавых на публике священников. Это кем-то придуманный миф так думать о священстве. Все, с кем я общался на приходе или на различных службах, всегда были людьми со своими достоинствами и недостатками, что легко читалось при общении. Может быть анкетологу не повезло в чём-то, если он так видит “картинку”.
Что касается домашней обстановки, то я там конечно не такой, как на службе. Дома я расслабляюсь, отдыхаю, занимаюсь семейными вопросами, дома другие темы. Но в храме и дома я не два разных человека, это один и тот же человек в разных жизненных ситуациях.
Добавлю, знал пару отцов, на мой взгляд не адекватных, но сейчас они за штатом или под запретом.

– Как выглядит приходская жизнь глазами священника? Социальная, миссионерская, молодежная деятельность на твоем приходе, в твоей епархии – это реальность или фикция?

На моём приходе это реальность.
Мне достаточно долго пришлось быть в благочинии, а затем викариатстве ответственным за социальную работу. В обязанности входило, в частности, собирать отчеты с храмов, анализировать и отсылать выше. Да, у некоторых храмов были приписки, но они не определяли общего результата. Кроме того, сейчас отчеты проверяются, вопросы задаются так, что очень сложно слукавить. Лично я так устроен, что составлять отчёты для меня является труднейшим делом, но тут повезло с помощниками, а проверять и поправлять написанное уже гораздо легче.
И ещё. Вся эта деятельность лично для меня не является внешней, она больше внутренняя и является следствием моей христианской жизни. Некое несовершенство социальной, миссионерской и молодежной работы на своём приходе вижу как собственный недостаток.

– Как ты видишь прихожан, каковы ваши отношения?

Разные они, как и все люди.
С одной стороны, порой переживаешь в некоторых случаях о пассивности прихожан, а иногда не знаешь, как реагировать на излишнюю активность. Но не жалуюсь, потому что это и есть жизнь. Мне нравится, когда люди вокруг раскрываются в своих талантах, всегда любуюсь чужим творчеством и стараюсь ему способствовать. Главным принципом общения считаю уважение друг друга. В соответствии с этим, кого-то терплю, с кем-то соблюдаю баланс, кто-то мне очень интересен, с некоторыми регулярно встречаемся за рюмкой чая.
Последнее время с интересом общаюсь с людьми пришедшими к вере в девяностые-нулевые и уже пережившими неофитство. Обычно после периода новоначалия христианин вступает в состояние кризиса, пытается выработать в себе новые взгляды и формы, болезненно расставаясь с прежними. Другими глазами прочитывает Евангелие. Случается, таких людей уносит дымом в с сторону Докинза или они вступают в партию Кураказы, превращаясь из Павла в Савла.
Выход за прежние флажки, случается, раскрывает в них неожиданные таланты. Это всегда очень интересно наблюдать. В меру сил стараюсь делиться с ними своим опытом и взглядами.
Не воспринимаю прихожан как исключительно паству, сам многому у них учусь и кому-то пытаюсь подражать. На мой взгляд, среди них есть немало “не святых святых”.

– Как выглядит финансовая жизнь обычного прихода, куда распределяются денежные потоки? Зарплаты, отпуска, больничные, пенсии, трудовая, весь соцпакет – как с этим обстоит?

Нормально у нас выглядит. Большая часть доходов, процентов 50- 100, в зависимости от месяца, уходит в зарплату, остальное на обустройство, развитие, мероприятия, различные епархиальные взносы. Особенным бальзамом для меня являются три стипендии, которые мы уже год выплачиваем успешным в учёбе детям из многодетных семей нашего прихода. Для присуждения этих стипендий в сентябре устраивается специальный конкурс и определяются победители. Иногда мне кажется, что эти стипендии главное, что я сделал в жизни.
Отпуска оплачиваем, больничные тоже, хотя за полтора года работы нашего храма пока никто не болел, оказываем также материальную помощь сотрудникам в трудных жизненных ситуациях. Соц. пакета пока нет, но есть намерение оплачивать медицинскую страховку и ежегодную диспансеризацию для сотрудников. Надеюсь, начнём что-то со следующего года.
Скоро предстоит строить большой храм и сейчас даже не хочу думать, чего это будет нам стоить.

– Как себя ощущает священник через 10 лет служения? Есть ли чувство правильного движения, духовного развития или регресс по сравнению с тобой, только что рукоположенным?

Я в священном сане 19 лет. Когда было десять, мне казалось , что ничего и не было. Сейчас же начинаю немного оценивать свой опыт.

В этом пункте две темы- переплетённые между собой-христианство и профессия. Это сплетение, нераздельное и неразлучное, наверное, можно назвать профессиональным христианством.

Ну, что же.
С одной стороны, всё моё осталось со мной, с другой, это же заставило во многом смириться и по другому смотреть на жизнь и служение.
Самые печальные и грустные события моей жизни через время оказались наиболее ценными и значимыми.

Что касается духовной стороны жизни, то центр тяжести, конечно, сместился. Большая часть жизни прожита, прежней ревности уже нет, но, пожалуй, я и не жалею об этом, всему своё время. Теперь я не шумлю, мало говорю, советы почти не даю, не возражаю, отношусь с доверием, даже когда . , ну вы поняли. Вроде почти все позади, но одолевает ощущение, что главное ещё впереди. Мне все больше нравится слушать, смотреть, наблюдать, любоваться. Все люди теперь стали хорошими, просто многие очень несчастны. Живу сейчас в каком-то эпицентре, которое можно назвать отчаянием в себе и доверием Богу.

– Если отмотать назад – пошел бы опять в священники?

Не знаю точно, несколько лет назад было, что жалел о своём выборе, но сейчас думаю, что пошёл бы. У меня два высших светских образования, МВТУ им. Баумана и Мехмат МГУ, плюс Бауманская аспирантура. В своё время я потерял интерес к точным наукам и без сожаления их оставил. Не смог разорваться в служении двум господам – науке и религии. Обратного интереса у меня пока не проявляется. Хотя, второй священник нашего храма, мой ровесник, уже будучи много лет в священном сане вернулся в науку и года три назад защитил кандидатскую по физике, сейчас он преподает курс науки и религии в Свято-Тихоновском.
Нет, думаю, что я не хочу ничего отматывать назад. Незачем.

– Нет ли желания уйти совсем: за штат, снять сан или в альтернативную церковь?

Нет. Иногда правда, когда сильно устаю, хочется уйти за штат и уехать жить к морю в южные страны, но потом это проходит.

– От чего больше всего устаешь?

От самого себя.
Из храмовых обязанностей больше всего сил отнимает исповедь.

-Есть ли разрыв между тобой-человеком и тобой-священником — насколько это разные люди?

И разный и одинаковый. Стараюсь быть честным перед собой. А так, не мне судить.

– Священство – благо для твоей семейной жизни или проблема?

Полагаю, что благо. Я чувствую ответственность. Супруга жалеет. Дочь любит.

– Каким видится будущее (собственное и РПЦ): ближайшее, лет через 10?

Источники:

http://pravoslavie.ru/67144.html
http://pikabu.ru/story/ispoved_anonimnogo_svyashchennika_6947701
http://maxminimum.livejournal.com/160708.html