Заместитель савва архимандрит тутунов телефон. Архимандрит Савва (Мажуко): Страсть к жизни нужно беречь

Архимандрит Савва (Мажуко): Страсть к жизни нужно беречь

Люди хотят читать о личном

Я начал писать совершенно случайно, никогда не думал, что мне следует делиться с кем-то своими мыслями. Но однажды к нам в монастырь приехал грузовичок с книгами, среди которых я нашел журналы «Альфа и Омега» и понял, что это лучший журнал.

Я связался с Мариной Журинской , мы стали перезваниваться и переписываться, наше общение длилось очень долго – было написано более трехсот писем с каждой стороны. И как-то я написал для Марины Андреевны статью «Одна четвертая добра» , просто для развлечения, чтобы ее повеселить. Она опубликовала этот текст и потом стала просить меня писать проповеди, эссе. Так вышло, что почти в каждом номере был мой текст.

Я не знаю, почему некоторые мои тексты становятся популярными. Например, я написал некролог о монастырской кошке «Памяти Принцессы» для узкого круга прихожан. Мы ее похоронили у ворот и отметили камнем могилу. «Правмир» решил опубликовать этот текст, и потом ко мне из Москвы приезжали люди и спрашивали, будет ли продолжение.

Или недавно я написал для себя текст «Плач по чужим детям» – его опубликовали на 9-й день после гибели Доктора Лизы и музыкантов из ансамбля имени Александрова. И вот этот личный текст прочитало более пяти тысяч человек.

Видимо, люди хотят услышать в текстах личные интонации, именно личные вещи сегодня становятся интересными.

Книга «Апельсиновые святые». Фото: eparhiya.by

Епископ в шортах и тема для диссертации

С трудами протоиерея Сергия Булгакова я познакомился случайно. Мне нужно было быстро найти тему диссертации, буквально в течение дня. И я стал рыться в книжном шкафу, желая найти самую тонкую книгу. Я нашел «Евхаристию» протоиерея Сергия и попал в этот капкан – начал читать и зачитываться.

Протоиерей Сергий Булгаков – человек, который нашей Церковью оставлен впрок, недопонят. Однажды священнику Павлу Флоренскому приснился маленький человек в черном, который объяснил ему тексты Булгакова. Вот так же и нам нужен такой человек, который расскажет о Булгакове. Но, несомненно, о нем нужно говорить и снять фильм.

Митрополит Антоний – один из самых выдающихся богословов современности. Он нашел, как говорить о Боге очень лично, и для многих это стало открытием нового языка религии.

Митрополит Сурожский Антоний

Когда к нам в Гомель приехала выставка о митрополите Антонии, она просто захватила город. Перед Великой Отечественной войной Белоруссия была объявлена самой атеистической республикой, и сегодня у нас очень сильна эта атеистическая инерция. А эта выставка стала для многих моих друзей-атеистов открытием.

Во-первых, она показала, что епископ – это человек. Ведь для многих людей сегодня епископ – это нечто заиконное, закадровое, а здесь он на фотографиях стоит в шортиках. Как такое возможно? И многие люди благодаря этой выставке поверили, что Православие может быть живым, пестрым и многообразным.

Также митрополит Антоний ценен для меня тем, что за ним я вижу протоиерея Сергия Булгакова. Так что это тема для диссертации – как богословие протоиерея Сергия Булгакова повлияло на мировоззрение митрополита Антония Сурожского.

Найти правду атеиста

Протоиерей Сергий Булгаков имел удивительный талант видеть правду каждого явления. Хотя в жизни он был человеком строгого нрава, но он оправдывал каждую правду, даже жест атеиста, его обиду на Бога. Атеисты – живые люди, у которых есть опыт любви, ненависти, уважения. Когда я разговариваю с человеком, мне прежде всего важно понять, кого он любит, кого уважает. Также у нас в монастыре есть правило – я не узнаю человека, пока не увижу его в ярости.

Да, это встреча с другой точкой зрения. Недавно я получал водительские права, и для меня это было открытие целого нового мира – жестов, знаков, иной логики. Вот так же уникален взгляд каждого человека.

Христианство – это терапия зрения, мы должны учиться видеть и оправдывать до того, как судить. Надо уметь оправдать человека, найти его правду. Все наше духовное развитие – это лечение глаз, обретение зрения.

У митрополита Антония есть проповедь о слепом Вартимее. Слепой услышал, что идет Христос, бросил свою верхнюю одежду – все, что у него было – и побежал на шум толпы. Вот так же и мы должны идти на голос, чтобы научиться видеть, может быть, даже не доверяя себе. Исходить надо всегда из жалости и оправдания человека, и этому умению мы должны учиться у протоиерея Сергия Булгакова и митрополита Антония.

Нам полезно выходить из своей ниши, из своего угла зрения и даже отказываться от своей монополии на истину. Нам полезно смотреть на себя глазами другого человека. Можно протестовать, сопротивляться, читая атеистических авторов, но устраивать такое внутреннее землетрясение нашей точки зрения, нашей веры – полезно. Ведь если наша вера такова, что она может утратиться от легкого колебания, пусть она лучше утратится.

Есть детская песенка – глазки, чтобы видеть, ушки, чтобы слышать… А вот зачем человеку лицо? Для улыбки. Нам нужно уметь улыбаться, и нам важно находить это поощрение улыбкой в другом человеке. Как известно, когда младенец отвечает на улыбку матери, пробуждается самосознание человека.

Русских ждет необратимый расцвет

Мой любимый писатель Рэй Брэдбери в одном из своих последних интервью сказал о русских, что это народ, который еще не сказал своего слова, и что «они тогда о себе заявят, когда научатся себя любить». Мы сейчас находимся в подростковом возрасте, со свойственной этому возрасту категоричностью, прыжками из стороны в сторону и т.д.

Свободе, любви, радости жизни люди учатся очень долго, а мы пережили такой тяжелый двадцатый век, и еще не научились его воспринимать без категоричности, без философского дальтонизма, когда все делится только на черное и белое.

Но я уверен, нас ждет необратимый расцвет. Дайте срок, я чувствую кожей, что с нами должны произойти удивительно хорошие вещи.

Монахи и кошки – беспредельщики

Я живу в монастыре уже двадцать два года. Русское монашество – особое: мы более харизматичны, и больше беспредельщики, в отличие от католиков.

Но сегодня русское монашество на пути становления, оно только начинает появляться. Поэтому пока лучше никому в этот детский мир монашества не вмешиваться. Не публиковать никакие «Исповеди».

Если в ближайшие сто пятьдесят лет монахов не трогать, все будет – и старцы, и подвижники.

Почему я люблю именно кошек? Кошки – беспредельщики. Они очень свободны. Кошка гуляет сама по себе.

Вот это уважение к свободе, готовность к неожиданности – свойственны хозяевам котов. К собакам все же у человека отношение авторитарное.

О чем я думал последние полчаса – то и говорю студентам

Когда я иду к студентам, я каждую лекцию воспринимаю как катастрофу. Я боюсь признаться, но я не понимаю современную молодежь. Поэтому я говорю только о том, что меня волнует, а не то, что мне приписывают, о чем просят сказать, не «на тему».

Я говорю то, о чем я думал последние полчаса, что меня более всего волнует, если это вызывает отклик – хорошо.

Не нужно бояться своей страсти, у человека должна быть здоровая страсть к чему-то. Поэтому хорошо, когда человек увлечен, хочет в чем-то добиться справедливости. У человека должна быть «взволнованность истиной».

Главная заповедь – жить!

Моя любимая книга – «Вино из одуванчиков». Это эпохальный и очень важный роман для европейской литературы, так как в нем написано о том, как хорошо жить. Если у главного героя «Тошноты» Сартра осознание того, что он жив, вызывает тошноту, то у героя Брэдбери это осознание вызывает ликование.

И мне кажется, вся Библия состоит из одной заповеди – будь! Мы должны говорить о жизни. Даже если мы прожили эту жизнь, будучи больными, калеками, жить – это самая большая радость. Брэдбери открыл эту страсть.

И нам нужно вот эту страсть к жизни беречь и постоянно возвращаться к ней. А мы тратим себя на мелочи – не так складывается карьера, не удались дети и т. д. Мы не умеем ценить радость жизни. Ты жив – это главное, надо поддерживать этот огонь благодарности за то, что ты жив.

Наш монастырь окормляет детей-инвалидов, и на Рождество и Пасху мы привозим этих деток в церковь, больше никого нет в церкви в это время. И для меня открытие – видеть, какими глазами смотрят на своих детей родители, когда никого посторонних в храме рядом нет – они так рады, что эти дети просто есть. Да, этот ребенок слепой или его бьют конвульсии, но он есть.

Так что неважно, сколько ты прожил – ты есть, и это навсегда, это неистребимо. Мы здесь есть, и это никогда не сотрется в истории.

Однажды мы сидели за трапезой в монастыре, и я задал повестку дня: кто о чем мечтает? И наш регент Владимир, которому шестьдесят лет, сказал: «Я хочу погладить по голове волка или лису». Вот, святой человек.

А потом я задал этот вопрос себе и испугался: я ни о чем не мечтаю, у меня все есть, причем давно. Вот в данный момент у меня есть все вы, этот вечер, Москва в иллюминации, и единственное, что остается – это ликовать и благодарить.

Архимандрит Савва (Мажуко)

Архимандрит Савва (Мажуко)

Не удивляйтесь, но есть еще изъяны в нашем богословии и недоработки. Это естественно, и не нужно так волноваться. Правда, один пункт смущает больше всех и тревожит, потому что задевает лично, цепляет за живое.

Нигде у святых отцов вы не найдете обещания или хотя бы намеков, что в Царстве Небесном можно будет выспаться. Судя по всему, это будет время и место вечного бдения. Много света и веселья!

Ликование и благодарение – это хорошо и утешительно, но как же насчет поспать? – Молчание. Временами грозный пронзительный взгляд и, глядя в лицо, с вызовом и подозрением:

– Вы на что намекаете, на какую ересь хотите натолкнуть?

– Нет, что вы, какая ересь? Мне бы поспать.

Замечательный писатель Короленко. Владимир Галактионович. У него рассказ – «Сон Макара». Трогает до глубины души не столько даже загробными приключениями, сколько реакцией героя на смерть.

Макар умер. Помер. Преставился. Умер и умер, дальше что? Вот тут интересно. Вместо того чтобы воспарить, удивиться, возликовать, взмолиться в восторге, ужаснуться в трепете, душа героя – затаилась.

Необычно. Но почему-то трогает и вызывает сочувствие. Кажется, со мной было бы так же. Что-то родное и близкое в этом человеке отозвалось. Видите ли, он всю жизнь, с самого детства крепко и тяжко трудился, жил в нищете и все работал и работал, а тут раз – и умер, и душа из тела совсем не хотела выходить, но не из вредности – просто он наслаждался тем, что можно, наконец, тихонечко полежать, – боялся спугнуть.

Я, конечно, совсем не труженик, но затаиться вот так в неприкосновенности и смирно полеживать – это очень привлекательно.

Только не дали полежать бедному Макару. На этом свете не дают спать дети, на том – Ангелы. Послан был Ангел в виде давно умершего доброго попа Ивана, а поскольку душа Макара предпочла отлеживаться, Ангелу пришлось толкать ее ногой да многократно и многообразно, пока она не соизволила, наконец, «отделиться» и идти, куда следует.

Почему сочувствуешь таким рассказам? Очень все по-семейному, по-человечески происходит между людьми и Ангелами. Не воздевая десниц, не опаляя глаголом, не прожигая огненным взором, подымает Ангел Макара. Просто толкнул ногой: вставай давай, нечего тут валяться.

Мы ведь не случайно называем Бога Отцом, а Христа Братом. И к Матери Божией у нас чувства сыновние и дочерние пробуждаются гораздо раньше, чем мы усвоим какие-нибудь догматические истины. Мы – семья, как бы это дерзновенно ни звучало, а потому и опыт умирания и смерти мы проходим как горе и радость, трагедию и праздник нашей семьи.

Меня всегда удивляло, почему о таком чрезвычайном чуде, как воскрешение Лазаря, упоминает лишь евангелист Иоанн? Теперь я, кажется, понял. Несмотря на всю значительность и известность, это был эпизод семейной истории.

Марфа, Мария, Лазарь – это были свои, и, похоже, этому семейному кругу если не по крови, то по духу принадлежал и святой Иоанн, любимый ученик Спасителя.

И этот ученик свидетельствует, что Христос тоже был своим в этой семье: «Любил Иисус Марфу и сестру ее и Лазаря» (Ин. 11, 5), и об этом знали все.

Вот Лазарь разболелся, и сестры посылают к Иисусу: «Господи! вот тот, кого Ты любишь, болен» (Ин. 11, 3). Христос любил Лазаря и, тем не менее, дал ему умереть, и мы знаем, что для Господа это тоже был подвиг: когда Он узнал о кончине своего друга, Он прослезился (см. Ин. 11, 35).

Плачущий Христос. Это очень дорогие слезы, потому что Бог оплакивает не Иерусалим, не гибнущий Израиль, не Самого Себя и Свое предстоящее страдание – Он плачет о каком-то Лазаре. Незначительный, ничем иным себя не проявивший человек, известный лишь тем, что дважды умер и дружил с Богом.

Один из несчетных миллиардов живших, живущих и намеревающихся жить, а потом и умереть – маленьких, безымянных, обычных людишек; не гениев, не императоров, не философов, а просто чьих-то братьев, сыновей, друзей. Страшную тайну открывает нам евангелист Иоанн о Христе: Он любит Своего друга, знает, что он умрет, позволяет ему умереть и оплакивает его смерть.

Мы привыкли повторять: Бог есть Любовь. Бог любит меня, и этих малышей, и старушек, и ужасного толстого тенора, что вечно не добирает. Любит. А знает эта Любовь, что я умру, именно я, Его любимый брат и сын и друг? Знает. И плачет. И страшится вместе со мной.

И позволяет мне пройти этим грустным «путем всей земли» (3 Цар. 2, 2), который прошел Сам, и знает, что это такое на Своем опыте. Почему же я должен умереть?

Почему это должно произойти именно со мной? Может ли кто-нибудь ответить на этот вопрос? Мудрые предпочитают молчание. Даже Лазарь молчит.

Вот острый и мучительный вопрос: почему молчит Лазарь? Почему все, кто умирал по-настоящему, хранят молчание, не пускаются в красочные описания мук или обителей утешения?

И Господь тоже не дает ответа. Он просто предлагает довериться Ему, пройти Его путем. И не только мою жизнь и мою смерть доверить Ему, но и жизни и смерти тех, кто мне дорог, и я знаю, что если кому и можно доверять, то это Он – Бог, Который может плакать. Он болеет и умирает с каждым, любя каждого сильнее всех остальных.

Лазарь не просто умер. Он начал разлагаться. Есть на свете процессы необратимые. В мертвое, распавшееся тело не может вернуться жизнь. Но жизнь вернулась, и тление обратилось вспять. Бог окликнул Своего друга по имени: «Лазаре, гряди вон!»

Как это, наверное, страшно и радостно – услышать Бога, зовущего тебя по имени. Мой Автор и Создатель, выдумавший меня, полюбивший меня, сочинивший мне имя, – кличет, зовет меня, и может ли кто-то не отозваться?

Как здорово однажды услышать свое имя из уст Бога! Не надо никаких иных средств, чтобы пробудить от самого смертельного сна, от могильной дремы – пусть Бог назовет тебя, потому что жить – это откликаться на голос Бога.

От этого голоса все становится на свои места, исчезает любой обман и морок. Голос Бога не спутаешь ни с чем. Как бедная Мария, заплаканная и одинокая, узнала Воскресшего Христа, только когда Он назвал ее по имени. Она-то думала: вот садовник ходит по этому грустному саду – нищий и бесприютный, как я, – он поймет меня, подскажет, где искать мертвого Бога.

«Она, обратившись, говорит Ему: Раввуни! – что значит: Учитель!» (Ин. 20, 16).

Мы все слишком хорошо знаем, когда было воскрешение Лазаря, какое значение оно имеет в евангельской истории. Известно, что это «вызывающее» чудо окончательно укрепило решение иудеев предать Христа на смерть.

А еще это была маленькая репетиция восстания от смертельной дремы каждого из нас – Божьих детей, друзей и братьев. В детстве мама будила меня словами: «Вставай, соня, Царство Небесное проспишь». Это ее так бабушка научила.

И укладываясь спать, погружаясь в свой последний сон, я буду думать: не проспать бы Царства Небесного; разбуди меня, Господи, вовремя, растолкай как следует, не стесняйся. И однажды после долгого сна я услышу этот ни с чем не сравнимый голос:

– Просыпаюсь, Господи, и если ногой толкнешь, не обижусь.

– Хватит спать, Васенька!

– Просыпайтесь, дети, вот – утро Нового Дня!

Данный текст является ознакомительным фрагментом.

О посте. Ответ на статью Архимандрита Саввы (Мажуко).

В современном мире кто только не решается с дерзновением писать о посте: и Предстоятель, и известные духовники и пастыри, и даже мы, миряне. То, что пишут о посте пастыри не удивительно – им учительство и им дар слова и через них благодать. То, что пишем мы, миряне, не есть совершенно обыкновенно и весьма не всегда потребно и полезно нам, даже если и слова правильные сказаны – никто не благословлял нас на учительство. Сие есть правда, это надо признать. Но случается, что пастырь, сколь бы он не был любим и сколь бы не был более искушен тебя, вечно спотыкающегося и не имущего силы подняться из кала своих страстей, пишет нечто такое, что не должно оставлять без ответа и на что требуется обратить внимание и других братьев, дабы если обнаружен вред, то оказался бы уврачеван, а коли под вредом мы обнаружили безвредное, то и это было нам разъяснено пастырем к нашему спасению.

Что же усмотрелось мне, недостойному даже подойти под благословение отца Саввы, что заставляет меня ревновать об ответе? Прежде всего усмотрелся ни много не мало уход от правильной внутренней установки православного человека к ложной, в угоду внешнему миру, в угоду нашей испорченной природе.

Отец Савва Вы пишете такие слова:

« Проблема в том трагическом несоответствии церковных предписаний с действительностью, в которой мы живём. Это разрыв не между законом и благодатью, как часто полагают, а между церковным законодательством и реальностью ».

Можно сказать еще короче: несоответствие между акривией и икономией, применяемой к нам ради нашего спасения и по причине нашей испорченной природы, на которой мы несем следы не только того, что сами в значительной степени успели натворить, то и то, что мы приняли по наследству от наших сродников.

Однажды, общаясь с одним моим другом- простым сельским священником, я в сердцах посетовал ему на то, что вот я часто случается веду себя много хуже тех, кто не живет в лоне Церкви и, может, даже и вовсе не христианин. Они, по крайней мере, если и совершают некоторые грехи, то совершают их часто неосознанно. Я же знаю, что собираюсь совершить грех, знаю, что это мерзко в очах Господа, что это оскорбляет Его, но все же осознанно согрешаю. Он спокойно все выслушал и ответил:

– Мы часто ревнуем о подвигах святых угодников Божьих, но не соразмеряем своих сил в этой ревности. Очень часто, читая жития святых мы замечаем, что и их родители жили праведно, и разумно предположить, что и родители их родителей… Святой род – вот что предшествовало рождению подвижника. Мы же несем на себе последствия не только своих грехов, но и грехов всего своего рода, где угодников Божиих, учитывая времена было не много. Да, у кого-то есть мученики, исповедники. Но сколько в нашем роду и богоборцев было! По этому мы вот такие – насквозь гнилые.

Я вспомнил сразу про то, как не одно и не два поколения сменяли одно за другим, чтобы от праведных Иоакима и Анны родилась на свет Божий Пресвятая Дева Богородица. Мы любим своих родителей и прародителей, но наш род иной и при всей любви к нашим родителям, они не Иоаким и не Анна. И мы не Прохор, ставший со временем преподобным Серафимом.

Оттого такой разрыв между акривией и спасительной для нас икономией, о чем другими словами и пишете Вы, отец Савва. Но каков бы ни был сей разрыв и наше несоответствие, правило это акривия, а не икономия. Икономия – это допустимое (индивидуально для каждого) отступление от правил, но не правило. Вот что следует всегда иметь в памяти.

Реальность, о которой пишет пастырь – это мы, не имущие сил соответствовать правилам и канонам. Правила – это то, что для нас недостижимо, но к чему мы должны стремиться всегда. Отказываясь от этих правил, что понесли наши молитвенники и наши же обличители – святые угодники Божьи, мы отказываемся от вектора, от стремления. Переписывая правила под себя, мы обрекаем нас самих на то, что и новые правила тут же станут для нас тем, к чему мы не готовы и что для нас вся так же неприступно. Не помню кто сказал, то слова эти звучат нам предостережением:

– Если общий градус духовности в обществе понижается, то и каждый по совокупности член общества свой градус духовности понизит.

Да, и в таком обществе будут святые подвижники. Но надо признать – они не мы. И их высокий градус означает лишь то, что наш градус окажется еще более низким. И если правила изменяются к худшему, то и общество изменяется к худшему. По совокупности.

Отец Савва Вы пишете далее:

« Мы люди верующие и очень тяжело переживаем сам факт нарушения канонов. Да, духовник может посоветовать, врач предписать, родители пожалеть, но – чувство вины остаётся, а это значит, что каждый пост для современного мирянина – это время не духовных упражнений, а, прежде всего, жуткого нравственного стресса – я не делаю, как положено, я нарушаю, я поступаю неправильно.
С этим бременем вины нам никак мириться нельзя, уже хотя бы потому, что православный человек и так во всем виноват. С чувством вины мы всегда как-то слишком усердствуем. Хотите в толпе безошибочно обнаружить верующую? Это легко. У обычной православной женщины такое выражение лица, будто это ее сын развязал Вторую мировую войну ».

Эти слова сильнее всех прочих ударили по моему пониманию вообще той веры, что видится мне спасительной.
Выражения лиц у нас, разумеется различные, обусловленные и обстоятельствами жизни и ситуационным моментом и самообладанием. Опыт наблюдения за верующими и за выражениями их лиц у меня, разумеется, много меньший, нежели у архимандрита Саввы, но и он не нулевой. Разные, отче, это лица случаются. И такие, как Вы привели в сравнение тоже. Но и в множестве другие: радостные, думающие, сопереживающие, сострадающие, плачущие и смеющиеся. Разные…

Но мне хочется сказать о более важном – о войне. Знаете, отче, а ведь если посмотреть на сердце, то и много более тяжкой выглядит то, что мы все без исключения сотворили и что творим каждодневно. Война, что развязал сын – тягчайший камень, что давит на мать и не оставляет прекратиться её слезам и сетованиям. Но если уж говорить за всех нас, православных, то это осознание много большей вины, нежели привели Вы в пример.
Горе матери велико, но все же не беспредельно, хотя бы по причине того, что раз совершенное её сыном имеет конец и отворено не ей.

Горе наше во множество крат сильнее: мы все каждый час развязываем войну, не наши сыновья, мы сами. И война эта не Вторая Мировая, а война Вселенская, иного масштаба. И более того- в этой войне мы всегда на стороне смрадных сил, в их полчищах. И более того скажу- верно это было с нами до принятия нами Святого Крещения, до воцерковления. А после иная картина складывается пред нами: мы в форме и с оружием на стороне добрых сил в этой войне, но постоянно изменяем своему командованию и своим же братиям по оружию – чуть только что и мы предаем свои позиции, становимся на сторону врага, внешне же сохраняя свою форму. Это горе столь сильнее того, о котором Вы пишете, что не имеет и сравнения с приведенным Вами.

Что же – подвить в себе это чувство вины? Смириться со своим предательством? Узаконить его?
Ни в коем случае! Если я не виноват в предательстве, но мне и не нужна благодать – я спасусь сам, без благодати, от дел. Ведь я не предаю, так, немного отрекаюсь – как и все- таковы реалии…

Не спасусь, отче! Сам не спасусь. Тем радостнее нам, православным, осознавать, что имея вину много большую той, что привели в пример Вы, мы все равно имеем спасение по благодати! Да, придется и потрудиться, да, жить нам с осознанием своей вины (а куда без этого? Нет вины – я не ничтожен, я имею вес и силу и значимость. А если так, то могу творить и без Бога), с осознанием безмерности этой вины. Но и с упованием на Милость Божью. Потому как если нет вины или не безмерна она, то и Милость Его нам в таком объеме не требуется.

Вы пишете, отче:
« Мне кажется, что настало время мирянам отдать свой долг, заимствовав всё важное и ценное у предшественников и учителей, взять на себя активную роль в церковной жизни, созидать и трудиться, смело и дерзновенно продолжать дело своих наставников ».

А что мешает нам это делать имея как руководство монашеский устав? Поверьте, отче Савва, много полезнее иногда не иметь сил соблюсти устав и тем самым и осознать свою вину и несоответствие, иметь стремление, вектор, указующий нам на тех, кто соблюл и много более того, нежели узаконить меньшее и иметь возможность соблюсти. Что даст нам такое «соблюдение»? Радость от исполнения? Но Вы же сами не можете не знать, что эта радость и не спасительна и обманчива – мы для себя, любимых, всегда сможем и причины обнаружить и написать такие правила, что сумеем соблюсти. И хотя мы и их в скорости перестанем соблюдать по свойству нашей природы, но при этом уже не будем иметь высоких ориентиров, устремляющих наш вектор в обители Горнии, а будем иметь горизонтальною прямую, что в Небо не устремлена (и которая также для нас станет неприступной).

И чтобы показать Вам, отче, сколь губительно изменять направление вектора, я Ваши же слова тут и процитирую…Вы пишете:

« Не правда ли, жизнь женатого питерского программиста сильно отличается от бытия средневекового палестинского монаха.
…мы восхищаемся Аристотелем, читаем Боэция и завидуем Алкуину, и никому не придёт на ум называть нас обновленцами ».
Эти слова еще нет, не заставляют. Но дух – тот дух, что подвиг Вас на написание этой статьи таков, что не в состоянии себя сдержать даже в малом. Вот и в Вашей статье его действия как взрыв – молниеносны и все с тем же вектором, уводящим от мира Горнего:

« Ритм жизни иной. Пища другая. Мы – другие. Мы дольше живём, больше читаем, чаще моемся, редко убиваем и нечасто ходим на казнь. У нас есть микроволновки, пылесосы и совсем нет крепостных ».

Как это правильно! Осталось бы добавить, что мы изменились, но грех остался все тот же…

« Нам всем известно, что Петров пост – это духовное упражнение для людей, которым не удалось понести Великий пост. Зачем же мне, великопостнику, держать еще и Петров пост? Рождественский пост и Успенский в древности соблюдали только монахи и то некоторых монастырей, потому что у каждого монастыря был свой собственный и постный и богослужебный устав, и это абсолютно нормально.
В Рождественский пост миряне постились лишь пять последних дней, а в остальные дни воздерживались лишь от мяса, вкушая молочные продукты. Было время, когда мирянам в Рождественский, Петров и Успенский посты разрешалось вкушать молочную пищу.
Почему бы не вернуться к этой практике? »

Вот он, дух этот не в силах себя не обличить и выстрельнул тут же!
Сколько не читаю наших святых отцов (наших, отче, наших, не только моих), все они безо всякого исключения говорят о том, что посты следует соблюдать. Говорят они это не только монахам, но и священству и мирянам. Польза от соблюдения сказанного ими есть – кому худо от поста? Духу лукавому, ему одному. Значит, нам польза, хоть в малой мере, но потрудимся.

Всего –то пару абзацев наверх – и обновленчества еще не было. А тут уже обнаружилось. Отче, любимый мой брат во Христе, скажите, кому будет лучше от такой практике, чтобы нам, мирянам, отказаться вовсе или сильно сократить многодневные посты? Кто получит пользу? Что может нам (разговор то не про полпроцента тех, кто не в состоянии воздержаться в значительной мере по причине крайних болезней) помешать кроме нашего бездерзновения и себялюбия отказаться от вкушения мяса, молока и в некоторые дни рыбы? Ничто, отче, только эти наши недуги. Так стоит ли их, недуги эти пестунствовать? Никак не стоит. А вот бороть их стоит и даже очень. И не великая беда, если мы, «подвижники», обнаружим, что за всей нашей ревностью мы не соблюдаем в должной мере те нормы поста, что еще пару веков были нормой даже для подросших детей, не говоря о взрослых? Ничего, кроме пользы от такого отрицательного сравнения не в нашу пользу мы не получим. Напротив- все ко смирению нашему будет. К пользе, значит.

Вы заканчиваете статью такими словами:

« Ведь пища стала другой, не правда ли? Вкушать рыбу, кальмаров, мидий и модные грибы – сегодня это роскошь, и не надо себя обманывать – это ведь жуткое уродство тратить на еду во время поста больше, чем в непостное время.
А все эти новейшие изобретения православного благочестия – «постные майонезы», «постные сметаны»? Разве это не безобразие? Или пост – или майонез! Зачем врать? »

И тут я и соглашусь с Вами и нет. Соглашусь с тем, что постные обманки это есть обман. Меня как-то духовник мой спросил, отчего я не употребляю в пост постный майонез. Я ответил ему:

– Оттого, что это обман. Зачем себя обманывать?

И да, это есть обман. Потому как пост это воздержание и усмирение, в том числе и своих гастрономических страстей, своего гортанобесия. Так как же мы его усмирять будем, потребляя по вкусу те же самые продукты? Сами себя только обманем.

Но не соглашусь с тем, что продукты изменились. Отче, продукты не изменились, изменилось наше отношение к ним. И если мы в пост начинаем тратить больше средств на продукты, то мы не постимся, даже если едим самые что ни на есть постные продукты.

Почему? Потому что это не есть ограничение. Ограничение начинается там, где возникает отказ. Мы отказываемся в первую очередь от потакания страстям и он того, что не является необходимым, стараясь различать необходимость (хочу есть. Наесться можно картошкой), желание (мне бы жареной картошки, отварную не хочу) и излишество (жареную, но с лучком, и чтобы с белыми грибочками..мммммм, вкуснотища!). И если мы не отказываемся от последнего и не боремся со вторым, то к посту мы еще не приступили. Правда, мы не приступили к нему даже если эту борьбу исполняем, но об этом я уже писал отдельно тут: «Апостольский пост. Слово к братьям и сестрам во Христе. : http://filin-dimitry.livejournal.com/160446.html)».

Простите меня, отче, если мои лова Вам покажутся нелепыми или если я не правильно воспринял Ваши слова и всю статью в целом. На то Вы и пастырь, чтобы мне указать на мои ошибки. Поверьте, если так случится, я с великой благодарностью восприму их в назидание.

Но и мои слова, отче Савва, Вы примите не как желание в чем то укорить пастыря, ибо не гоже овцам учить пастырей, но как проявление любви и как попытку нам всем верным и прямым путем устремиться ко спасению, которое имеем мы все по обетованию в Господе нашем Иисусе Христе, Которому Слава со безначальным Его Отцом и Пресвятым Духом во веки веков. Аминь.

С пасхальной любовью,
рБ Дмитрий

Источники:

http://www.pravmir.ru/arhimandrit-savva-mazhuko-strast-k-zhizni-nuzhno-berech/
http://religion.wikireading.ru/39682
http://filin-dimitry.livejournal.com/181792.html