В чем сущность учения арианства. Арианская версия крещения руси

Крещение Древней Руси: два “христианства” и два “язычества”

Странный символ
Еще в позапрошлом веке историки обратили внимание на то, что в «Повести временных лет» (ПВЛ) князь Владимир Святославович, крестивший Русь, при своем собственном крещении зачитал довольно странный символ веры. Он произнес: «Сын же подобосущен и собезначален Отцу…». Подобосущен, а не единосущен, как то утверждается в православном, никео-цареградском, символе. А кто считал Бога-Сына, Христа, всего лишь подобным сущности Бога-Отца, то есть практически тварным существом? Ответ очевиден – ариане, которых официальная Церковь считала еретиками. Так что же, князь Владимир принял арианство? (Ниже будет показано, что Святому Равноапостольному Князю «арианство» именно приписали.)
И это в IX веке от Рождества Христова? На Руси? Однако не будем торопиться. Все не так просто. Во-первых, вспомним, что даже в XII веке св. Кирилл Туровский считал нужным довольно яростно обличать арианскую ересь, что было бы совершенно ненужным в условиях её полного отсутствия на Руси. Во-вторых речь, скорее всего, идет не об арианстве как таковом. Некоторые исследователи, например, профессор А. Г. Кузьмин, склонны объяснять произнесение еретического слова тем, что князь Владимир принял не православие, а какую-то неортодоксальную версию христианства, испытавшую сильнейшее влияние арианского вероучения. В подтверждение своей необычной трактовки известных исторических событий Кузьмин высказал несколько соображений, которые я считаю нужным привести вкратце.
Профессор обращает внимание на то, что внутри русской летописной традиции отчётливо прослеживается стилистически и мировоззренчески особое направление, связанное с Десятинной церковью – древнерусским храмом, существовавшим в X-XI веках. Для этого направления характерен антивизантинизм, что интерпретируется Кузьминым как верность некоей специфической христианской «традиции». Показательно, и на этом Кузьмин останавливается особо, что сама Десятинная церковь подверглась переосвящению при князе Ярославе Мудром, правителе «провизантийском». «Антивизантийская» часть ПВЛ, по наблюдению историка, менее ориентирована на аскетизм и иерархию, её отличает гораздо более либеральный подход к вере. И сей либерализм он связывает с арианством, отмечая «варварскую» демократичность последнего. Действительно, ариане отрицали сложную иерархию, потому само арианство и пользовалось таким успехом среди «варварских» народов, находящихся на стадии т. н. «военной демократии» (готы, вандалы и др.).
Неизбежность влияния неортодоксальных направлений в христианстве Кузьмин обосновывает широкими контактами Руси с Крымом и Моравией. На территории Крымского полуострова располагалась Корсунь, служившая местом ссылки разного рода еретиков и церковных диссидентов. Именно отсюда, после своего успешного военного похода, Владимир вывез множество церковных книг и утвари. «Очевидно, – предполагает Кузьмин, – вместе с книгами были вывезены и какие-то идеи».
Кузьмин отмечает факт моравского влияния на Русь IX-X вв., ссылаясь на данные археологических раскопок в Киеве, согласно которым часть тамошних древних захоронений принадлежат выходцам из Моравии. Сам характер захоронения свидетельствует об их приверженности какому-то неортодоксальному варианту христианства. Историк напоминает о том, что по Моравии (и по всему Подунавью) некогда расселялись племена ругов – западной ветви русов. А руги во времена раннего средневековья, в «варварский» период своей истории, исповедовали арианство. Активная роль моравских русов в жизни Киевской Руси отмечается и в старинных европейских хрониках, среди которых особо выделяется хроника Х. Фризе.
Очевидно, что в Древней Руси сосуществовали две христианские традиции – одна ортодоксальная, «византийская», другая неортодоксальная, «арианская». Но вот стоит ли считать князя Владимира приверженцем последнего направления, как это делает профессор Кузьмин? Владимиру Красно Солнышко совершенно незачем было принимать диссидентское «христианство», насыщенное арианскими влияниями, которые больше соответствуют реалиям общинного демократизма, чем устремлению князей к единоличной власти. Владимира больше вдохновляли имперские византийские образцы, о чём ясно свидетельствуют данные всё той же археологии. На монетах киевского периода этот князь изображен с ромейскими императорскими инсингниями, что отражает его стремление стоять вровень с византийскими императорами.
Такое стремление основывалось не только на апостольском положении Владимира, крестившего Русь. Ещё и языческие князья Киева именовались каганами, а этот титул в древности приравнивался к императорскому. Понятно, что арианский демократизм, его отрицание иерархии, князю был совершено ни к чему, зато он вполне мог подходить тем, кто пытался ограничить власть князя вечевым собранием. Объективно в этом были заинтересована часть феодальной верхушки, опасающаяся усиления княжеской власти и ослабления своих «олигархических» позиций. К ним примыкали верхи посада и купечества, а самое главное – языческие жрецы, давно заметившее, что князья глядят в сторону Византии. Тамошний христианский «авторитаризм» для волхвов был гораздо опаснее арианского демократизма. Поэтому объективно жречество было на стороне «ариан». (Еще раз отмечу, что речь не идет об арианстве как таковом.)
Но почему же тогда произнесение «арианского» символа приписывают именно Владимиру? Для ответа на этот вопрос надо внимательнее приглядеться к различным религиозным группировкам Руси языческой.

Поклонники Перуна и радетели Велеса
Среди язычников было не мало тех, которые симпатизировали «византийскому» православию. Я имею ввиду дружинную прослойку, заинтересованную в усилении княжеской власти. Профессиональным воинам, безусловно, пришелся по душе суровый «византизм», провозглашавший долгожданную максиму: «Один Бог на небе – один базилевс на земле!». История показывает – именно дружинники и их государи стояли в авангарде христианизации Руси. И было бы наивным думать, что симпатии к христианству возникли у них вдруг. Нет, они зародились еще в недрах язычества.
Само славяно-русское язычество было разным. Оно как бы разделялось на две ветви. Представители обоих верили в одних и тех же богов, но по-разному. Одни выдвигали на первое место бога Велеса, покровительствовавшего жрецам, сказителям и торговцам. Другие больше почитали громовержца Перуна – покровителя воинов и их вождей. В славянских мифах этот громовержец борется против своего змеевидного противника, который удерживает воду и скот. Это – отголосок еще более древнего мифа, уходящего корнями во времена праиндоевропейского единства. Исследователи (В. Н. Топоров, В. В. Иванов и др.) именуют сей миф основным мифом индоевропейской мифологии. Считается, что он лучше всего сохранился у балтов и славян. Так вот, змеевидный противник громовержца, по мнению специалистов, есть именно Велес. Он олицетворял собой консервативное, сохраняющее начало, о чем говорит сам факт удерживания скота и воды. Такой бог был очень по нраву жрецам, смотревших на мир как на вечность, которая воспроизводится в бесконечном количестве циклов.
Напротив, Перун, сражающийся с Велесом и освобождающий скот и воду, символизировал начало революционное, разрушающее. Поэтому он и нравился больше всего именно воинам, которые, так или иначе, ориентированы на разрушение. Им же пришлось по душе и учение Христа, которое открывало перед язычниками мир эсхатологии. Последняя грозовая битва, огненная гибель мира, страшный суд небесного повелителя и установление последнего – небесного – царства. Воин ориентирован на то разрушение, которое несет конечный результат – победу. Бесконечное, циклическое воспроизводство одного и того же ему непонятно. Другое дело – христианство с его обещанием самой высшей победы – победы над миром. Естественно, воинов Древней Руси в первую очередь привлекало именно «византийское» христианство с его возвеличиванием царской власти. Многие из дружинников переходили в христианство еще до Крещения Руси. Однако это был процесс длительный и во второй половине IX века в военной среде было еще предостаточно убежденных язычников, державшихся за культ Перуна. Очевидно, именно этот культ имел ввиду автор древнего арабского трактата «Худуд ал-Алам», утверждавший, что славяне «считают своей обязанностью по религии служение царю».

Князь Владимир: особенности религиозной политики
Первоначально к числу твердых язычников Перунова «толка» принадлежал и князь Владимир. Он взошел на киевский великокняжеский престол в ожесточенной борьбе со своим братом Ярополком, женатым на гречанке и пытавшимся утвердить православие. При этом Владимир опирался на отряды варягов, которые, в массе своей, были убежденными язычниками. Однако, захватив власть в Киеве, Владимир поспешил избавиться от них, как от излишне радикального элемента. Варяги были отосланы в Византию. Совершенно очевидно, что отказаться от своей вооруженной опоры Владимир мог только в том случае, если бы он заручился поддержкой влиятельных сил в киевской общине. Что же это были за силы? Сторонники «византизма»? Но ведь Владимир как раз и победил их предводителя Ярополка.
Может быть язычник Владимир столковался со своими единоверцами из Велесова толка? Маловероятно. Ведь утвердившись на престоле князь провел религиозную реформу, в ходе которой Перун был демонстративно поставлен во главе киевского пантеона из шести богов, а Велес – так же демонстративно выведен из состава божественного «синклита». Остается только предположить, что Владимир вступил в тактический союз с «арианской» общиной Киева, которая была заинтересована в устранении православных конкурентов.
Но чем дольше правил Владимир, тем больше он разочаровывался в язычестве как таковом. В конце концов князь сделал выбор в пользу «византийского» православия. При этом он предпринял все усилия для того, чтобы не остаться в изоляции. Ведь против него могли бы объединится самые разные силы. Владимир сделал хитрый и неожиданный маневр – он объединил все религиозные общины Киева против своей же «партии» – язычников Перунова толка. Точнее против ее остатков, ведь многие дружинники следовали за князем, одобряя его выбор новой веры. Вспомним то место в «Повести временных лет», где рассказывается о свержении языческих кумиров. Летописец не называет по имени ни одного из низвергнутых богов, за исключением Перуна. Идол этого божества подвергли особому поруганию. Его привязали к хвосту коня и поволокли к реке, причем 12 мужей колотили идол жезлами. Летописец повествует: «Когда влекли Перуна… оплакивали его неверные, так как не приняли они еще святого крещения». Складывается впечатление, что серьезные основания для горести были только у «перунистов».
И второй «момент». Из скандинавской «Саги об Олафе Трюгвассоне» мы узнаем, что решение о крещении Руси было принято на народном собрании. Здесь, конечно же, имеется ввиду киевское вече. Выражаясь по-современному, Крещение Руси было «демократическим волеизъявлением масс». И вряд ли это волеизъявление было бы возможно без одобрения нескольких религиозных партий. Более того, вече никогда не согласилось бы с выбором Владимира, не будь на его стороне волхвы, особо почитавшие Велеса. Новейшие реконструкции показывают, что жрецы руководили ходом вечевых собраний. Позже их функции перешли к православным священникам.
Волхвы были готовы формально одобрить христианский выбор Владимира – лишь бы избавиться от язычников Перунова толка. Очевидно, они выдвинули единственное условие – сохранении религиозной свободы. Так бывает. Единомышленник часто считает другого единомышленника своим первейшим врагом – дело обычное. И та легкость, с которой Владимир крестил Киев, была обусловлена соглашением трех религиозных партий – православных, «ариан» и язычников Велесова толка. Красно Солнышко сумел осуществить то, чего не смог достичь его брат Ярополк, ограничивший свободу маневра поддержкой всего лишь одной партии.
А вот в Новгороде события развивались гораздо более трагичнее. Иоакимовская летопись рассказывает, что там было поднято мощное антихристианское восстание, руководимое волхвом Соловьем. Оно было решительно подавлено Добрыней – дядей Владимира. Археологические раскопки подтвердили, что в ходе указанных событий была разрушена половина Новгорода.
Киевские же волхвы были настроены благодушны. Они считали торжествующее христианство временным явлением. А зря, очень скоро христианское государство поставит их вне закона. Волхвы кинутся «в народ» – поднимать антихристианские восстания, которые советская историография гордо назовет «антифеодальными». Но время язычества прошло безвозвратно.
Чуть больше повезло «арианам». Владимир не стал их запрещать, хотя первенство отдавал, вне всякого сомнения, именно православным. Он укреплял княжескую власть, но соблюдал определенный религиозный «плюрализм». Лишь при Ярославе, сыне Владимира, произойдет переосвящение «арианской» Десятинной церкви. Тогда, очевидно, и пришел конец плюрализму.
Скорее всего, именно терпимость Владимира к «арианам» и стала причиной того, что некий летописец «заставил» его произнести «арианский» символ веры. Я сказал – некий, потому, что с определением авторством «Повести временных лет» дело обстоит туго. Ее писали и переписывали многие авторы, за которыми стояли разные «партии» и концепции. Тот, кто записал Владимира в «ариане», явно был противником канонизации князя. Она, как известно, произошла только в XIII веке. До этого ее явно саботировали. Кто? Скорее всего представители византийского духовенства. Они очень опасались роста самостоятельности Киевской метрополии. Владимир, с их точки зрения, подавал не очень хороший пример жителям Руси. Он сам хотел стать базилевсом, а базилевс мог быть только один и находиться ему следовало в Константинополе.
Что ни говори, но «византист» Владимир был очень хорошим учеником своих царьградских «наставников». Он умело сочетал пыл религиозного реформатора с холодным расчетом политика.

escapistus

Эскапист

Русь изначально была крещена в “ереси” арианства? Часть 2.

Такая путаница, вызванная заинтересованностью разных территориальных и идейных центров, тем более примечательна, что в рассказе о печерских подвижниках под 1074 г. в летописи упоминается монах «именем Еремия, иже помняше крещенье земли Русьския». С другой стороны, от XI в. дошел один памятник – «Память и похвала Владимиру» Иакова мниха, в котором крещение Владимира отнесено ко времени за два года до похода на Корсунь.
Соединение в летописи заведомо разных версий о «крещении Руси», вытеснение позднейшими каких-то более ранних само по себе предопределяло расхождения в мнениях специалистов о том, где и когда и от кого было принято христианство Владимиром и откуда шли проповедники на Русь. Византийская версия господствовала долгое время как аксиома, но теперь потребовались доказательства ее оправданности. Эти доказательства попытался найти В.Г. Васильевский (1838-1899) – замечательный византинист, многие работы которого не потеряли значения до сего времени благодаря огромной эрудиции, общей широте кругозора и чувству меры, помогавшим избегать как легковерия, так и гиперкритицизма. Основной труд ученого, посвященный «крещению Руси», был опубликован им еще в 1876 г., т. е. до юбилейной даты, обычно так или иначе влияющей на содержание публикуемого материала.
Достоинством исследования Васильевского является четкая градация фактов: достоверные, вероятные, возможные. К первой категории может быть отнесен вывод о заключении в 986-989 гг. договора о союзе между Русью и Византией, скрепленного браком русского князя с сестрой императоров. Но автор отметил и то, что ни русские, ни византийские источники не говорят ни об этом союзе, ни о крещении Владимира именно византийскими миссионерами, хотя, скажем, Лев Диакон был современником событий, а Пселл отстоял от них совсем недалеко.
Васильевский указал и на противоречивость русских источников, он, в частности, отдавал явное предпочтение «Памяти о похвале» Иакова перед летописью, т. е. признавал, что Корсунь Владимир брал будучи уже крещеным. Но летописный рассказ воспринимался им как относительно цельное произведение летописца XII в.: сводному характеру русских летописей он должного значения не придавал, а потому поиски иных объяснений становились неизбежными.
На вероятность болгарской версии косвенно указывал А. А. Шахматов, отвергавший корсунскую легенду как тенденциозную византийскую версию и считавший летописную «Речь философа», вставленную в текст с сохранением ее специфической (антиохийской) хронологией, определявшей время до Рождения Христа в 5500 (а не в 5508, как в Византии этого времени) лет, болгарским памятником IX в. На болгарской версии особенно настаивал М.Д. Приселков. А. А. Шахматов поддержал концепцию, но осудил своего последователя за некритическое отношение к «рабочим гипотезам» – реконструкциям летописных текстов, заменивших тексты реальные. Еще более решительно поддержал основную идею А. Е. Пресняков.

Западнославянскую версию отстаивал, как отмечено выше, во многих работах Н. К. Никольский. Современник и коллега Шахматова, он расходился с ним кардинально по вопросу о взаимоотношении летописных и внелетописных текстов. Шахматов считал близкие к летописям внелетописные тексты извлечениями из летописей. Никольский, напротив, считал их источниками летописных сводов. Он ближе всех своих современников подошел к пониманию механизма взаимодействия бытия и сознания, к пониманию того, что письменные памятники являются отражением определенных общественных идей, природа и происхождение которых могут быть выявлены.
У западнославянской версии относительно меньше последователей, чем у византийской и болгарской. Но она «моложе», а потому резервы ее далеко не исчерпаны. В числе последователей Н. К. Никольского можно назвать Н. Н. Ильина, рассматривавшего, правда, лишь частный (хотя и весьма важный) сюжет: происхождение летописной статьи 6523 (1015) г. Мысль о связи древнерусского христианства с кирилло-мефодиевской традицией развивал в ряде статей Ю.К. Бегунов. В самой «Речи философа» выявились черты не только болгарские, но и моравские.
Западнославянская версия подчас и отпугивала исследователей. Моравская церковь подвергалась гонениям со стороны Рима, а утвержденный архиепископом Мефодий был даже ввергнут в темницу воинственным немецким духовенством. Мефодия, как было отмечено выше, равно как и «русское письмо», связывали с арианской ересью. А в ПВЛ сохранился именно арианский символ веры. Арианские черты явственно прослеживаются в следующих ее фразах: «Отець, Бог отець, присно сый пребываеть во отчьстве, нерожен, безначален, начало и вина всем, единем нероженьем старей сый сыну и духови. Сын подобосущен отцю, роженьем точью разньствуя Отцю и Духу. Дух есть пресвятый, Отцю и Сыну подобноcсущен и присносущен».

О том, что цитированный текст содержит арианские черты, так или иначе говорилось в работах по истории русской церкви еще в XIX в. Но обычно все сводили к ошибкам переписчиков. Лишь в самом начале XX в. П. Заболотский специально подчеркнул эту проблему. Он сопоставил летописный символ веры с «исповеданием веры» Михаила Синкелла, помещенным в «Изборнике Святослава», и пришел к выводу, что перед летописцем находился не греческий оригинал и не «Изборник». «В таком важном произведении, как «Исповедание веры», где каждое слово имеет значение, – заключал автор, – разумеется, можно бы еще было допустить неважные изменения в способе выражения сравнительно с оригиналом, но допустить такие характерные для известного направления искажения, как вместо различения Бога Отца от Сына и Духа – старейшинство Бога Отца, вместо единосущия Сына и Духа с Отцом – подобосущие, или, наконец, последовательный пропуск свидетельства об антипостасности (нерасчлененности. – А.К.) лиц пр(есвятой) Троицы – всего этого нельзя допустить, как выражения лишь более или менее свободного отношения летописца к оригиналу».
Публикация П.Заболотского привлекла внимание и А.А.Шахматова, и Н. К. Никольского. Но первому она ничего не давала, так как не укладывалась в его концепцию. Второму давала очень много, поскольку практически решала спорную проблему истоков русского христианства в пользу западнославянской, моравской традиции. Но в летописи было явно позднейшее добавление о семи соборах, на первом из которых осуждалось арианство. Н. К. Никольскому вскоре удалось найти параллель для летописного текста в сборнике XII в. Здесь также имеется сообщение о семи соборах, но имя Ария не упоминается. Развивать этот сюжет Н.К. Никольский не стал, видимо, опасаясь реакции поборников византийской ортодоксии. А окрик вскоре последовал. П. И. Потапов, резко осудив публикацию П. Заболотского, списав «еретические выражения» на «малообразованного автора», вынес «частное определение» и в адрес А.А.Шахматова и Н.К.Никольского. И Н.К.Никольский отреагировал на окрик. Упрекая коллег за невнимание к идейному содержанию рукописей, за ограничение исследований «анализом языка, литературными параллелями и вопросами литературной истории», прямой вызов бросал он и духовным академиям, в которых история церкви превращалась в схоластику и само обсуждение изменений в церковной идеологии, а тем более возможности сосуществования разных вариантов вероучения исключались. «И в летописях, и в житиях, и в былинах, – подчеркивал он, – христианство Владимира одинаково обрисовывается как вера, свободная от аскетического ригоризма». Владимир, по Никольскому, принимал то, что не стесняло жизнерадостности и не отличалось блеском ритуала. И «следы такого же религиозного оптимизма» он находил у западных славян.
Последователи у Потапова находятся и в наши дни. Известный филолог В-М. Верещагин провозглашает Владимира «прямым преемником Кирилла и Мефодия». Но он гневно восстает против тех, кто связывает Мефодия и Владимира с арианской «ересью». В книге, посвященной Кирилло-Мефодиевской традиции, автор умудрился не заметить, в чем Рим почти четыре столетия обвинял Мефодия (Кирилла в приверженности к арианству не обвиняли), как не понял он и сути арианства. Ссылаясь на книгу В. А. Бильбасова («Кирилл и Мефодий по документальным источникам»), автор не увидел главного. В послании папы Николая II (1059-1061) церковному собору в Сплите напоминалось: «Говорят, готские письмена были вновь открыты неким еретиком Мефодием, который написал множество измышлений против догматов вселенской веры, за что по Божьему соизволению он внезапно принял смерть». Автор, вопреки ясному чтению летописи, по существу, защищает католицизм, компрометировавший христианство кострами и грабительскими походами «псов-рыцарей», как их вполне обоснованно характеризовали русские летописцы. И суть христианства для него в мистической формуле Афанасия Александрийского, завещавшего единосущие трех ипостасей воспринимать «мистически» (в смысле «оккультно»), не задумываясь над тем, как Бог Отец мог сам себя породить. Не знает автор и о том, почему кампания за канонизацию Владимира во второй половине XI в. не дала результата. (Владимир будет канонизирован после монгольского разорения Руси в числе когорты князей, борцов за Землю Русскую.) Совершенно не представляет автор и идейное содержание русских летописей, вплоть до XV в. сохранявших арианский символ веры. Похоже, не знает он и о том, что «равноапостольный» Константин Великий, будучи язычником, дал равноправие христианству и перед кончиной принял крещение, причем в последние годы он явно поддерживал арианство. Арианином был и его сын Констанций. И после собора 381 г., осудившего, по инициативе Рима, арианство, Константинополь был более терпим к нему, нежели Рим. А ариане были намного гуманнее поборников мистики и не устраивали костров из оппонентов. На веротерпимость ариан указывал даже ревностный католик Григорий Туровский.

Западнославянской версии постоянно «мешала» и накладывавшаяся на нее римская, католическая, поскольку питали ее в основном те же источники, да еще норманская концепция начала Руси. В известной мере сказалось это и на концепции Е. Е. Голубинского. Он резонно полагал, что Владимира крестили «домашние» христиане. Но он полагал, что христианами были только варяги, упоминавшиеся в договоре 944 г., а варягами он считал скандинавов. О ведущей роли норманнов в христианизации Руси специально писал Н. Коробка. Но В. А. Пархоменко показал, что христианство у норманнов-шведов распространяется намного позднее, нежели на Руси, именно в XI—XII вв. Концом XI—XII столетия датирует этот процесс и шведский автор Л. Грот.
В литературе до сих пор продолжают искать имя греческого митрополита, возглавлявшего русскую церковь. В поздних летописях таковым назовут Фотия, который был на полтора столетия старше Владимира. (Позднейшие летописцы смешивали Причерноморскую и Приднепровскую Русь.) Но в эталонных (Лаврентьевской, Ипатьевской и близких им) летописях первым митрополитом-греком правильно указан Феопемпт, которого принял в конце 30-х гг. XI в. Ярослав. Ярослав боролся с отцом и при жизни, и после его смерти. Но очень скоро наступил разрыв с Византией, и на Константинополь было отправлено в 1043 г. войско во главе с сыном Ярослава Владимиром, которое потерпело тяжелое поражение. Снова вернулись к старой форме организации церкви, как она зафиксирована в заключительной летописной статье о княжении Владимира под 6504 (996?) г. Традиционно императоры советовались с патриархами и папами, короли и великие князья – с митрополитами или архиепископами. Владимир советовался с епископами во множественном числе. А фактически возглавлял церковь Анастас Корсунянин, настоятель Десятинной церкви. Епископы во множественном числе – выборные арианских общин, настоятель главного храма во главе церкви – традиция ирландского христианства. В Моравии оба эти направления смешивались, и, обращаясь в Константинополь за учителями, моравский князь сетовал: «Учат нас различь». (Рим он явно не принимал.) Мефодию же в противостоянии немецкому духовенству неизбежно приходилось опираться на эти общины. По существу, та же ситуация сложилась и в Киеве после крещения Владимира. Поначалу епископы советовали князю казнить разбойников, а не налагать на них штрафы, как было принято по «русскому» обычаю. На сомнения князя – «греха боюсь» – епископы настаивали: князь для того и поставлен. Но более убедительным оказался другой аргумент: «Володимер же отверг виры, нача казнити разбойникы, и реша епископи и старци: «рать многа, оже вира, то на оружьи и на коних буди». И рече Володимер: «тако буди». И живяше Володимер по устроенью отьню и дедню». А «устроенье отьне и дедне» – это нормы языческого общежития. Отсюда, собственно, и начинается двоеверие, которое будет веками накладывать отпечаток на всю общественную жизнь и верхов, и низов.

Примечательно, что Анастас Корсунянин после смерти Владимира и вокняжения Ярослава ушел с князем Болеславом в Польшу, где еще в южных пределах сохранялись общины арианского и ирландского толка. С другой стороны, после разрыва Ярослава с Константинополем, в 1044 г. в Десятинной Церкви крестили останки погибших в усобицах Олега и Ярополка Святославичей. В 1051 г. советом епископов митрополитом будет избран Иларион, «Слово о Законе и Благодати» которого также проникнуто идеями двоеверия. После примирения Ярослава с Константинополем (Всеволод женился на дочери Мономаха) Иларион сходит с исторической арены и Киев снова Получает митрополитов из Византии. Но идея избрания будет жить постоянно, пока не восторжествует окончательно в середине XV в.

Источник: А.Г. Кузьмин. Начало Руси. Тайны рождения русского народа. М.: Вече, 2003

Арианство

Ариа́нство — одно из учений в христианстве в IV—VI веков н. э., утверждавшее сотворённую природу Бога-Сына. Получило название по имени его основателя — александрийского священника Ария (др.-греч. Ἄρειος , ум. в 336).

Арианство возникло и, первоначально распространившись в восточных провинциях поздней Римской империи, стало государственной версией христианства при преемниках Константина и до окончания правления Валента II и, затем, государственной религией германских государств вплоть до VI века.

Содержание

Исторический аспект

До Никейского собора

Арианство расходилось с основным течением тогдашнего христианства в интерпретации природы Христа: Арий утверждал, что Христос сотворён Богом, и следовательно, во-первых, имеет начало своего бытия и, во-вторых, не равен ему: в арианстве Христос не единосущен Богу (греч. ὁμοούσιος , в русскоязычной литературе — омоусия), как утверждали оппоненты Ария александрийские епископы Александр и затем Афанасий, а лишь подобосущен ему (греч. ὅμοιος , омиусия). [1]

Сократ Схоластик пишет [2] , что причиной утверждения Арием подобосущности Бога-Отца и Бога-Сына явился его спор с епископом Александром, утверждавшим, что «Святая Троица есть в Троице единица». Арий воспринял это утверждение как попытку распространения епископом монархианского учения Савеллия Ливийского о Троице как о последовательных модусах единичного бога.

Сульпиций Север в своей «Хронике» описывает воззрения ариан таким образом:

То, что утверждали ариане, было следующим: Бог-Отец по устроении мира стал причиной рождения Сына и по Своей воле сущность Свою воплотил в иную, созданную из ничего, в Бога нового и другого; и было время, когда Сын не существовал.

В 324 г. Константин I одержал победу над своим соправителем Лицинием и стал единовластным правителем Римской империи. Объявив ранее в подписанном совместно с Лицинием Миланском эдикте «уравнивание в правах» христианства с прочими религиями империи и взяв курс на превращение христианства в государственную религию, Константин был заинтересован в консолидации церкви, однако при вступлении в 324 году в Никомедию получил ряд взаимных жалоб сторонников и противников учения Ария. Более того, споры сторонников Ария и Афанасия в Египте приобрели такое ожесточение, что стали переходить в стычки на улицах, в которых люди, по словам Евсевия Памфила [3]

сталкивались друг с другом, так что ожесточенные, в пылу исступления, покушались на дела нечестивые, осмеливались оскорблять изображение василевса.

В римском праве покушение на изображение императора являлось преступлением — лат. crimen laesae majestatis , оскорблением величества. Для разбирательства в споре, угрожающем и церковным, и политическим расколом, Константин отправил в Александрию епископа Кордубы Осию, чтобы он на месте выслушал и Ария, и Александра.

Никейский собор

По приказу Константина в г. Никея в 325 году был созван I Вселенский Собор, на котором арианство было осуждено, и в качестве символа веры (Никейский Символ) было принято учение о единосущной Троице, а сам Арий изгнан.

После Никейского собора

Впоследствии император Константин поддержал арианство, которое имело сильные позиции среди епископата на Востоке. В 328 году из ссылки были возвращены лидеры ариан епископы Евсевий Никомедийский и Феогнис Никейский, а в 330 году осуждён и сослан один из лидеров противоположной партии, епископ Евстафий Антиохийский. В 335 году Тирским собором был осуждён Афанасий Великий.

Антиохийский вселенский собор 341 года, изначально не признанный в качестве Вселенского западным епископатом, закрепил арианство как официальное учение. Миланский собор 355 года (на котором присутствовало не более сорока епископов), не признаваемый современными церквями и не имеющий канонического статуса, закончился почти полной победой ариан, а их противники — Афанасий Александрийский, Люцифер Калаританский и другие — были изгнаны из Константинополя. Тем не менее, в связи с частой сменой власти в Константинополе сторонники Афанасия православные христиане уже через несколько лет полностью восстановили свои позиции. В 381 году император Феодосий I (сам по религиозным убеждениям — противник арианства) потребовал созыва нового вселенского собора в Константинополе, где арианство и было осуждено.

Арианские церкви после Первого Константинопольского собора сохранились вне пределов Римской империи — в первую очередь у германцев (готов, вандалов, бургундов); так, например, готское население Остготского королевства, основанного в Италии Теодорихом, и вестготских владений в южной Галлии (Септимании) и Испании в VI века придерживалось арианства. Историк А. Г. Кузьмин в своей книге «Начало Руси. Тайны рождения русского народа» выдвинул версию, что раннее христианство на Руси носило арианский характер [4] .

Теологический аспект

Арианство являлось попыткой рационализировать (Сократ Схоластик называет Ария «человеком не без знания диалектики») христианскую догматику в духе субординационизма, то есть привнесением иерархичности отношений в Троицу. Следует отметить, что именно споры о природе Троицы, вызванные арианством, привели к утверждению Никейского Символа веры: в течение III века субординационистские воззрения были достаточно распространены, так, например, их придерживался Ориген.

Вообще, III—IV века были временем кодификации христианства и выработки его догматики, при этом христианству, с одной стороны, было необходимо дистанцироваться от строго монотеистичных иудеохристианских течений не только в обрядовости (что уже было сделано последователями апостола Павла), но и в догматике и, с другой стороны, всячески избегать сходства с эллинским политеизмом.

Ситуация осложнялась необходимостью создать христианскую философию и теологию, согласованную, пусть и частично, с эллинским философским наследием.

Такое согласование христианства с философией давалось нелегко. Пример — знаменитое Credo quia absurdum est , парафраз Тертуллиана (De Carne Christi, 5.4):

Et mortuus est dei filius: prorsus credibile est, quia ineptum est. Et sepultus resurrexit: certum est, quia impossibile. (И Сын Божий умер: это бесспорно, ибо нелепо. И, погребённый, воскрес: это несомненно, ибо невозможно).

Григорий Назианзин описал сложившуюся ситуацию с догматом о Троице таким образом (Слово 3, Защитительное при бегстве в Понт):

В сём догмате для обязанных просвещать других — всего опаснее, чтобы нам, из опасения многобожия, заключив Божество в одну Ипостась, не оставить в учении своём одних голых имён, признав за одно Отца и Сына, и Святого Духа, а также, чрез уклонение в противное, разделив Божество на трёх или разнородных и друг другу чуждых, или неподчинённых и безначальных, так сказать, противоположных Богов, не впасть в равное первому зло, подобно тому, что бывает с кривым деревом, которое чрез меру гнут в противную сторону.
А как ныне в учении о Боге — три недуга: безбожие, иудейство и многобожие, и из них защитником первого Ливийский Савеллий, второго — Александрийский Арий, а третьего — некоторые из числа чрез меру у нас православных.

Борьба с арианством стала одним из главных поводов утверждения догмата Троицы, а вместе с ним — и догмата о полноте божественности в Христе как Боге и Сыне Божьем. Вместе с тем, споры о такой полноте продолжаются и поныне: отчасти они связаны с дополнением Никейского Символа веры на Толедском соборе в 589 г. положением, что Святой Дух исходит и от Бога-Сына. Это положение получило название филиокве (от латинского filioque — «и от Сына») и послужило одним из формальных поводов разделения Церкви в XI в. на Восточную (православную), не принявшую филиокве, и Западную (католическую); такое несогласие продолжается и по сей день.

Современное «арианство»

В отличие от несторианства, арианство считается полностью уничтоженным в раннем Средневековье. (В то же время отдельные позднейшие теологи возвращались к нему: так, свою приверженность к арианству в XVIII веке утверждал и пропагандировал Уильям Уистон). Близкие к арианству воззрения обнаруживаются у многих верующих учёных XVII—XVIII веков, в том числе у Ньютона [5] .

В 2006 году в городе Орле (Российская Федерация) в соответствии с действующим законодательством была зарегистрирована местная религиозная группа — «Арианская община города Орла» [6] .

Источники:

http://a-eliseev.livejournal.com/108307.html
http://escapistus.livejournal.com/671205.html
http://dic.academic.ru/dic.nsf/ruwiki/20711