Тексты. История

 Тексты. История

фЕЛУФПМПЗЙС
фПРПОЙНЙЛБ
иТПОПМПЗЙС
ьРЙЗТБЖЙЛБ
зМПУУБТЙК: йУФПТЙС

дМС ЙУФПТЙЛПЧ, РПФПНХ ЮФП ЙУФПТЙЛБН ЙОПЗДБ ФТЕВХЕФУС ЪОБОЙЕ П НЕФПДБИ УЧПЕК ПФТБУМЙ НЩЫМЕОЙС. дМС ЖЙМПУПЖПЧ, РПФПНХ ЮФП Ч ОЕК ТБУУНБФТЙЧБАФУС ЖЙМПУПЖУЛЙЕ РТПВМЕНЩ.

“ч ЮБУФЙ II ЙЪХЮБЕФУС УФТПЕОЙЕ ЙУФПТЙЮЕУЛПЗП ЪОБОЙС У ХЮЕФПН ЕЗП ТБЪЧЙФЙС” уФБОПЧМЕОЙЕ ЙУФПТЙПЗТБЖЙЙ. уФХРЕОЙ ЙУФПТЙЮЕУЛПЗП ЪОБОЙС. тБУЫЙТЕОЙЕ РПМС ЙУУМЕДПЧБОЙК. тБЪЧЙФЙЕ УФТХЛФХТЩ ЛБТФЙОЩ ЙУФПТЙЙ. уПГЙБМШОП-ФЕПТЕФЙЮЕУЛЙЕ РТЕДРПУЩМЛЙ ЛБТФЙОЩ ЙУФПТЙЙ. чИПДСФ МЙ ГЕООПУФОЩЕ РТЕДУФБЧМЕОЙС Ч ЙУФПТЙЮЕУЛПЕ ЪОБОЙЕ?

The words «philosophy of history» are used to denote five different kinds of writings. These are (1) universal histories of mankind,(2)theories of society—or of history, (3) discussions of ontological problems about history or society, (4) treatises on history or historical knowledge as values, (5) methodologies of historical research (incl. theories of historical knowledge).

ч ВПМЕЕ ПВЭЕН ЧЙДЕ ЙУФПТЙЮЕУЛБС ЛБТФЙОБ НЙТБ РТЕДУФБЧМСЕФ УПВПК ПВПВЭЕООЩК ПВТБЪ УПГЙБМШОПЗП ДЧЙЦЕОЙС НБФЕТЙЙ Ч РТПЫМПН Й ПРТЕДЕМЕООЩК УЙОФЕЪ ЪОБОЙС ПВ ПВЭЕУФЧЕ Й ЮЕМПЧЕЛЕ.

1. рПОСФЙЕ ПВЯЕЛФБ Й РТЕДНЕФБ ЙУФПТЙЮЕУЛПЗП РПЪОБОЙС. 2. тБЪЧЙФЙЕ РТЕДУФБЧМЕОЙК ПВ ПВЯЕЛФЕ Й РТЕДНЕФЕ ЙУФПТЙЮЕУЛПЗП РПЪОБОЙС. 3. чЪБЙНППФОПЫЕОЙС НЕЦДХ ПВЯЕЛФПН Й УХВЯЕЛФПН ЙУФПТЙЮЕУЛПЗП РПЪОБ-ОЙС. 4. тПМШ УХВЯЕЛФЙЧОПЗП ОБЮБМБ Ч ЙУФПТЙЮЕУЛПН РПЪОБОЙЙ. 5. пВЯЕЛФ, РТЕДНЕФ Й УХВЯЕЛФ ЙУУМЕДПЧБОЙС Ч ЙУФПТЙПЗТБЖЙЙ РПУФНП-ДЕТОЙЪНБ.

лОЙЗБ ЙУФПТЙЛБ ТПУУЙКУЛПК ЛХМШФХТЩ, ЙУФПЮОЙЛПЧЕДБ, ВЙВМЙПЗТБЖБ Й БТИЙЧЙУФБ йТЩ жЕДПТПЧОЩ рЕФТПЧУЛПК РПУЧСЭЕОБ ЙЪХЮЕОЙА ЙУФПТЙЙ тПУУЙЙ XVII – ОБЮБМБ XX Ч. хУФБОПЧМЕОЩ РПТПЛЙ ТБВПФ П ОЕК XX – ОБЮБМБ XXI Ч., ЙЪМПЦЕОЩ ЪБДБЮЙ Й ХУМПЧЙС РПДМЙООП ОБХЮОПЗП ЙУУМЕДПЧБОЙС, ТБУУНПФТЕОЩ ПУОПЧОЩЕ ЧЙДЩ ЙУФПТЙЮЕУЛЙИ ЙУФПЮОЙЛПЧ У ПРТПЧЕТЦЕОЙЕН ТСДБ РПМПЦЕОЙК ФЕПТЕФЙЮЕУЛПЗП ЙУФПЮОЙЛПЧЕДЕОЙС УПЧЕФУЛЙИ МЕФ, ПРТЕДЕМЕОЩ ЦЕМБФЕМШОЩЕ ЮЕТФЩ МЙЮОПУФЙ ЙУФПТЙЛБ.

пРХВМ.: лТБЕЧЕДЕОЙЕ. 1927. № 2. мПЛБМШОЩК НЕФПД РТЕДРПМБЗБЕФ, ЮФП ДМС ЙЪХЮЕОЙС УПВЙТБАФУС ЖБЛФЩ ХЪЛПЗП ТБКПОБ, ЮФП РТЕДРПМБЗБЕФ ЙИ ДЕФБМШОПЕ ПВУМЕДПЧБОЙЕ, ЙИ ЧУЕУФПТПООЙК ПИЧБФ ЙУУМЕДХАЭЕК НЩУМША.

пРХВМ.: збйнл. м., 1931. уПДЕТЦБОЙЕ: ФЕИОЙЛБ ЙУФПТЙЮЕУЛПЗП ЙУУМЕДПЧБОЙС, ЙУФПТЙЮЕУЛБС ЛТЙФЙЛБ, ВЙВМЙПЗТБЖЙС.

Стадии истории текста

Рассматривая историю текста как объективно существующую реальность, исследователь получает возможность широко использовать определения текста, предложенные в работах литературоведов и лингвистов.

Кроме того, если история текста — явление, объективно представленное текстуальными вариантами, отражающими процесс и стадии работы писателя над замыслом произведения, то стадии этой истории, очевидно, необходимо соотносить с общими закономерностями психологии творчества.

Наиболее ранней стадии соответствует работа над планами произведений (заметки, фиксирующие первые попытки реализовать замысел, наброски, дневниковые материалы и т.п.). Эту стадию С. И. Тимина назвала сначала “дотекстовой”, а затем “допечатной”, а Д. С. Лихачев — историей создания рукописи”, что наиболее удачно, ибо рукопись в данном случае — форма фиксации текста, разновидность текста.

Изучение материалов этой стадии истории текста вводит нас в творческую лабораторию писателя, приоткрывает тайну рождения замысла произведения, позволяет обнажить механизм развития мотива. Поэтому такое значение придавал изучению истории создания рукописи Б. В. Томашевский, писавший: “Изучая замысел поэта, мы часто вскрываем связи, на первый взгляд, неясные, между различными произведениями одного автора. Изучая его незавершенные планы и черновики, мы часто находим те недостающие звенья эволюционной цепи, которые позволяют нам “интерполировать”, заполнять промежутки между отдельными объектами наблюдения”.

Вторая стадия(представляемая в некоторых работах текстологов в более детализированном виде) — стадия интенсивной работы писателя над текстом произведения. В этот период создаются относительно завершенные редакции (независимые или связанные, соподчиненные или равноправные). Эту стадию Н. К. Пиксанов назвал “творческой историей произведения”, Д. С. Лихачев — “историей текста произведения” (в отличие от истории рукописи!), и, говоря о задачах изучения этой стадии, настоятельно подчеркивал: “История текста произведения не есть сумма вариантов текстов. История текста произведения не может сводиться к простой регистрации изменений. Изменения текста должны быть объяснены”.

Особенностью этого периода является то, что временная дистанция: между появлением различных редакций произведения (и редакция отдельных частей произведения, иногда опубликованных писателем с пометой “главы из. “) сравнительно невелика. К этой стадии следует отнести и редакции произведения, опубликованные в “журнальном варианте” и в отличающемся от него отдельном издании, ибо создаются они, как правило, одна за другой без временного перерыва. На стадии интенсивной работы редакции связаны единством творческого замысла. Разногласия в редакциях, принадлежащих стадии интенсивной работы над произведением, позволяют восстановить логику и направленность развивающегося творческого замысла.

Третья стадия — все “прижизненные” публикации произведения. На изучении этого материала Е. И. Прохоров настаивал особенно, подчеркивая, что “нередко исправления, вносимые автором в текст при переизданиях, бывают вызваны теми замечаниями, которые высказывались читателями и критиками”. Различия в редакциях произведения, публиковавшегося в течение долгой творческой жизни писателя, будут отражать уже не только этапы развивающегося творческого замысла, но и этапы развивающейся писательской индивидуальности, меняющегося отношения автора к произведению, к тексту, к своей личности.

История “прижизненного” бытования произведения ”иногда включает в себя жанровые трансформации текста (повесть “Зависть” Ю. К. Олеши и пьеса “Заговор чувств”, роман и пьеса “Барсуки” Л. Леонова, его же повесть и пьеса “Провинциальная история”, повесть и пьеса “Унтиловск”, повесть и пьеса И. Друце “Возвращение на круги своя”; “Белая гвардия” и “Дни Турбиных” М. А. Булгакова и др.).

Эта стадия включает в себя все публикации вариантов произведения, даже и те, появление которых ставит перед текстологами самую сложную проблему — проблему разграничения редакции и произведения. Дело в том, что автор, перерабатывая то или иное произведение, публиковавшееся некогда, может настолько отойти от первоначального замысла, что созданная им так называемая “новая редакция” является по существу уже новым произведением. Самый яркий пример тому — “Вор” (1959 г.) Л. Леонова, отличающийся от “Вора” (1927) в такой мере, что вопрос о “самостоятельности” двух редакций этого произведения решается всеми леоноведами совершенно однозначно: они настаивают на публикации обеих редакций как самостоятельных произведений.

Четвертая стадияистории текста — стадия, включающая все посмертные публикации произведения. Эта стадия отражает уже не авторскую волю в ее непосредственном воплощении, а степень изученности авторской воли историками литературы и эдиционным корпусом ученых. Изучение этого материала иногда вскрывает факты грубого нарушения авторской воли, восстановление которой — святой долг исследователя. Впрочем, каждый раз вопрос о правомерности следования в посмертных изданиях воле автора необходимо подробно рассматривать, т. к. так называемая “последняя воля автора” не всегда бывает действительно творческой. Последние редакции повести “Бронепоезд 14-69” Всеволода Иванова были гораздо хуже первой редакции 20-х годов.

И наконец, последнее — стадия канонического текста. Именно ее как вершину истории текста выделял Б. Я. Бухштаб, писавший: “Канонический текст — это идеал, это цель, к которой текст постепенно приближается”.

О ней в свое время писал и Г. О. Винокур, который справедливо отмечал наличие рационального зерна в отстаиваемом М. Гофманом понятии “текстуального канона”: “В большинстве случаев именно в последней редакции, хотя бы априорно только, естественнее всего видеть предельное и окончательное воплощение авторского замысла (“Канон” — С. Б. ), до конца “сработанную” художественную вещь”.

В понятии “канон” содержится тот смысл, который отразил объективное стремление автора к художественному совершенству. Именно этот смысл и имел в виду Г. О. Винокур, когда писал: “И не может ли оказаться, что в результате соответствующего анализа возникших перед нами понятий, что в каком-то особом специфическом смысле подобный “канон” все же существует, а проблема выбора может быть поставлена научно?”

Эти слова Г. О. Винокура цитируют в обзорных историко-текстологических статьях довольно часто как пример гибкой позиции исследователя. Их можно назвать и пророческими. Доказательное решение проблемы выбора текста, ориентированное на “текстуальный канон” — возможно, если бы нам точно были бы известны критерии этого “канона”.

Канонический текст — это серьезнейшая научная проблема. Сложность ее в том, что исследователь-текстолог, решая ее, становится единомышленником или оппонентом автора, приобщаясь по-своему к процессам работы над основным текстом произведения.

К канону стремится автор, перерабатывающий текст, “бракующий” старые варианты. А затем к канону будет стремиться исследователь, изучающий историю текста и устанавливающий иерархию вариантов. “Выбирая текст”, текстолог фактически занимает положение автора, оценивавшего варианты. Решая проблему канона, текстолог неизбежно балансирует между опасностью формального следования воле писателя и опасностью субъективистского произвола: подмены творческой воли автора — своей волей, волей текстолога.

Сложность решения проблемы канона связана и с неоднозначным истолкованием самого термина “канон”, которым одни текстологи обозначают текст, успешно прошедший критическую проверку (Б. Я. Бухштаб, Е. И. Прохоров и др.), а другие — идеал, к которому стремился художник, которого он мог достигнуть, а мог и не достигнуть; мог достигнуть в одном из ранних вариантов текста, но по каким-то причинам отступить от него, создавая поздний вариант произведения. Именно в этом последнем значении и признает целесообразность понятия “канон” Г. О. Винокур.

 Тексты. История

• ЖАНРЫ
• АВТОРЫ
• КНИГИ 587 784
• СЕРИИ
• ПОЛЬЗОВАТЕЛИ 545 105

Л Е О Н И Д Х Л Я М И Н

Тексты публикуются в авторской редакции

Короткие истории: тексты. – Волгоград, М.: LPF, 2014.

Эта книга – собрание совершенно разных текстов. Я намеренно не ставил себе целью создать какой-то один «правильный» сюжет, соблюсти единую концепцию текста и т.п. Я всегда считал такие вещи лишними; да и не для такого формата они, по крайней мере, какой предлагаю я. Однако, закончив книгу, я убедился, что все-таки сюжетная линия мною тактически соблюдается, буквально лезет наружу, помимо моей воли. Значит так должно быть. Если вы вдруг внимательно прочтете, то обязательно заметите, полагаю. Хотя этого, от Вас, читатель, совсем не требуется. Я автор неприхотливый в этом плане. Могу годами ждать, если надо, и хлеб есть черствый, если придется, ну, и все в таком духе.

Многое из ниже написанного лежало годами, и я никак не мог опубликовать: что-нибудь, да не складывалось, не состыковывалось. Человеческий фактор был впереди всего, и как следствие – сдерживал и сдерживал.

Что-то написанное недавно, мне удавалось выкладывать в электронном виде. Теперь это должно зажить на бумажных листах. Пусть живет. Мне кажется, я это заслужил, наконец. Я показал себя убежденным борцом на поле литературы, поскольку, сначала остальные (да и я сам) думали, что это увлечение всего лишь. Оказалось, что все это дело обстоит серьезнее. Что хорошо для меня, что мне тоже подбрасывает монетку в мою невидимую копилку.

Чем удобна эта книга? Во-первых, читать можно начинать с любого места, так как к предыдущему все равно, наверное, потом вернетесь.

Во-вторых, все эти тексты написаны для себя прежде всего, и поэтому не ищите здесь, умоляю, некоего главного смысла и тому подобного. Если все-таки найдете, то честь вам и хвала, как герменевтам нашей эпохи. Идите дальше. Не останавливайтесь на достигнутом.

В-третьих, все же, как ни крути, но смысл некоторый имеется. Не стал бы я совсем без смысла что-то писать, верно? Любой человеческой деятельности присуща цель, осознанность. Эта книга – не исключение.

В-четвертых, кто-то увидит в этих текстах неприкрытого себя. Не злитесь. Лучше посмейтесь. Да и кто бы еще о вас написал бы, а?

Эта книга была бы другой, получись у меня пропихнуть ее несколько лет назад в печать. Однако, теперь, спустя много времени – с уверенностью вам скажу – она много бы потеряла, проиграла, так как в ней не было бы нужного градуса выдержки. Она была бы неполной, отсутствовало бы много информации, к тому времени не написанной. Теперь он есть, этот градус, благодаря событиям не столь уж далеким, хотя, безусловно, уже скрывшимся за углом времени.

Она мне прямо так и сказала: «У тебя глаза грустные, и смеешься ты часто неестественно, – видно, что переживаешь постоянно. Вообще, умные люди не бывают веселыми, они бывают скорее улыбчивыми, и только»

– Глаза твои – словно горчичным маслом на раскаленную сковородку…

– А твои – словно камень бросили в хлорированную воду.

Когда мы полезли на крышу, она сказала мне:

– Полезу первой, чтобы ты мог увидеть все мои прелести, – и засмеялась.

Она взобралась первой. Я – следом.

Пошел в парикмахерскую, с целью встретить там ее. Она не работала по ходу в этот день. «Странно», – подумал я, – «должна как раз сегодня быть ее смена».

Но подстричься пришлось. Не зря же я пришел.

Хотел подойти познакомиться. Но надо ли?! Потом окажется какой-нибудь, не дай Бог, телкой из параллельного класса. Окажется, что мы в школу в одну ходили десять с лишним лет назад. Не, на хрен надо.

Название программы: «Стихи безо всего». Прекрасное название. Вот и буду выступать с нею.

А зачем ты ее пошел искать? Не надо было бы. Два раза встретились случайно – и ладно.

Зашел у нас на даче разговор о женитьбе.

– Так что же получается – жена – якорь?!

– Нет! Надежная пристань.

Вывозим наутро Мишу Маленького с дачи, после того, как он там накуролесил ночью. При выезде с дачного сектора, на окраине поселка находится придорожное кафе, возле него плакат: изображена морда медведя и надпись что-то вроде – «У вас с нами зверский аппетит!», или – «Мы задаем зверский аппетит». Миша на все это смотрит с заднего сидения, начинает сипло хихикать, еще не протрезвев, по сути, и говорит: «Почему там вместо медведя изображена собачка? Или даже человек с лицом медведя?».

– Правильно, Миша, это сейчас самый важный вопрос у нас, который стоит решить, после вопроса о твоем ночном поведении.

Через некоторое время водитель, наш товарищ, подвозит нас к магазину «Ман». Заходим. Я покупаю Мише пива, так как он выпросил. Покупаю продуктов каких-то. Выходим, доезжаем до ул. Невской, до перекрестка. Стоим в районе парковки. У Миши маленького в руках обнаруживается ключик от ячейки магазина.

– Что же я оставил, – говорит Миша.

– Да, что ты оставил? – спрашиваю.

– Не помню… Да, хуй с ним! – ворочает языком Миша, и бросает ключ на тротуар, – пошли…

– Игра в «Танчики» многое заменяет!

– Например – алкоголизм, онанизм, марксизм, – сказал Жорик.

– Жениться, опять-таки не обязательно, – добавил Саша Парашютист.

Мой город некому побеждать. Он уже вряд ли сам в состоянии кого-то победить. Он длинный, может один из самых длинных городов, но в нем некуда идти. А пойдя куда-то – ты вернешься на прежнее место, как ни странно. И будет казаться тебе, что ты не прошел нисколько.

Это тоже особый город, как Санкт-Петербург, как Москва. В нем всеми личными чувствами здесь правит скорбь и грусть, ибо такова история моего города. А она очень трагична.

В этом городе некуда идти. Некуда практически спешить. Многим нечего делать здесь.

– Идем с Лехой С. ночью, пьяные. Раз – ментовской патруль. Ваши документы, все дела… как обычно.

– Ваши документы! – обращаются к Лехе.

Пьяный и шизофренически веселый на тот момент Леха, выхватывает из кармана паспорт, и с криками – «Вот вам мои документы! Вот! Вот!» – разрывает в клочья свой паспорт и швыряет куски его на тротуар.

– Может ты и талантливый человек, но государство не знает, куда тебя деть, – сказал мне как-то отец.

Строили мы забор. Стали размечать рулеткой расстояние. Взял на себя эту функцию в какой-то раз Валентиныч. Присел на корточки, примерился, и выдает: «Держите там! У вас сколько? У меня ноль!», – сидит и держит за основание ручки рулетки.

Виталий читал националистическую газетенку. Его лицо морщилось, он переживал видно, какие-то эмоции и не замечал того что мы за ним наблюдаем. Наконец он дочитал, закрыл рывком газету – и, ударив кулаком по столу, договорил, очевидно, конец какой-то фразы, которая патриархом вилась в его мозгу: «…ЧТОБЫ ЩИ ХЛЕБАЛ! ХЛЕБАЛОМ!»

Источники:

http://opentextnn.ru/history/
http://studopedia.ru/12_11252_stadii-istorii-teksta.html
http://www.litmir.me/br/?b=274148&p=1