Отношение церкви к революции 1917. Февральская революция: почему Церковь поддержала Временное правительство? Созыв, выборы и открытие Собора
Отношение церкви к революции 1917. Февральская революция: почему Церковь поддержала Временное правительство? Созыв, выборы и открытие Собора
Вы смотрите мобильную версию сайта. Перейти к полной версии
Убежденные монархисты и горячие республиканцы
Накануне русской революции 1917 года политическое положение Церкви было нелегким. Либеральная оппозиция воспринимала ее придатком государственного аппарата, архиереев – “синодальной бюрократией” и “распутинцами”, требовала перестройки всего церковного здания на началах демократии. Часто случавшееся в дореволюционное время активное вовлечение Церкви в политику, например в думских избирательных кампаниях, лишь усугубляло положение, давало дополнительные поводы для критики.
Февральская революция изначально имела антимонархический характер. Конечно, как и во всякой революции, большинство населения страны не принимало в ней активного участия. Революции совершаются в столицах. Но кто выступил наиболее активно? Петроградский гарнизон, набранный из вчерашних крестьян и пока не нюхавший пороху. Одетые в шинели мужики-крестьяне оказались распропагандированы оппозицией. Тыловые батальоны, а зачастую и перебившие своих офицеров солдатские толпы стекались к Таврическому дворцу – резиденции Государственной думы, потому что именно с ней ассоциировались антимонархические настроения. Главным желанием этих горе-солдат было скорейшее завершение войны, а с сохранением монархии это было несовместимо. Большинство думцев не были сторонниками республики, но ситуация в столице очень быстро выбила их из колеи. Появление в Таврическом дворце “Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов” создавало постоянную угрозу умеренным думцам, которые вынуждены были действовать под его контролем. Ко времени царского отречения председатель Государственной думы “убежденный монархист” Михаил Родзянко уже стал сторонником Учредительного собрания. Когда-то многочисленные монархисты-черносотенцы давно не играли активной роли, а некоторые в начале революции стали горячими республиканцами. Уже 2 марта 1917 года, в день отречения императора, в официальных заявлениях Временного комитета Государственной думы и Временного правительства говорилось о “низвержении старого государственного строя”. При обсуждении вопроса о принятии верховной власти великим князем Михаилом Александровичем 3 марта лишь два политических деятеля выступили за сохранение монархии – кадет Павел Милюков и октябрист Александр Гучков. Но ведь именно они были активными участниками, если не лидерами самой революции. Впрочем, она уже вышла из-под их контроля.
В акте об отказе от власти великого князя Михаила Александровича говорилось: “Одушевленный единою со всем народом мыслию, что выше всего благо Родины нашей, принял Я твердое решение в том случае восприять Верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием чрез представителей своих в Учредительном Собрании установить образ правления и новые основные законы Государства Российского. Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному Правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всею полнотою власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования Учредительное Собрание своим решением об образе правления выразит волю народа”. Таким образом, теоретически Учредительное собрание могло установить монархию (хотя это была бы уже принципиально новая монархия – “волею народа”, а не “Божьей милостью”), однако уже в марте 1917-го такая перспектива была практически невероятна, и это было ясно всем (забегая вперед, можно сказать, что в январе 1918 года Учредительное собрание действительно провозгласило “Российскую федеративную демократическую республику”).
7 марта была утверждена новая военная присяга, в соответствии с которой офицеры и солдаты обязывались “повиноваться Временному правительству, ныне возглавляющему Российское государство до установления образа правления волею народа при посредстве Учредительного собрания”. Сами министры Временного правительства приносили присягу и клялись подавлять “всякие попытки, прямо или косвенно направленные на восстановление старого строя”. Официальное провозглашение республики Александром Керенским 1 сентября 1917 года вовсе не было каким-то новшеством, а в самой декларации ясно указывалось: “Считая нужным положить предел внешней неопределенности государственного строя. Временное правительство объявляет, что государственный порядок, которым управляется Российское государство, есть порядок республиканский, и провозглашает Российскую республику”. Иными словами, вводилась не республика, а ее официальное именование.
Что в дни революции мог предпринять Святейший синод? Никаких официальных указаний и обращений к нему со стороны верховной власти не было. До 27 февраля ситуация в Петрограде никем не считалась значимой, а с 27-го числа все попытки навести порядок уже заканчивались ничем. Победа революции в столице оказалась молниеносной. Синод оказался в изоляции. Лишь 2 марта он принял решение связаться с Временным комитетом Государственной думы, уже после того, как отношения с ним были установлены Ставкой и иностранными державами. Отношения с новой властью были установлены только на следующий день: Святейший синод сделал это последним из всех петроградских учреждений.
Новейшие критики ставят в упрек Синоду, что он безосновательно посчитал монархию в России упраздненной, между тем как в России лишь установилось “междуцарствие”. Однако можно ли было назвать ситуацию после 3 марта “междуцарствием”? Определенно нет. Оно возникает лишь в случае смерти монарха или его отречения от власти при отсутствии определенного наследника. Неизвестен будущий царь, но известно, что он обязательно будет. Россия не раз сталкивалась с междуцарствиями в XVI-XIX веках. В 1598-1613 годах неоднократно решался вопрос, какой новой династии взойти на престол. В 1725 и 1825 годах кризис возникал в связи с неопределенностью кандидатуры наследника. В 1917 году была только одна династия и только один наследник, в пользу которого произошло отречение. Однако Учредительное собрание должно было принять принципиальное решение, быть ли монархии вообще. Воля народа была объявлена суверенной, то есть фактически уже провозглашалась демократия, республика. При междуцарствии воля народа выражается в выборе того или иного кандидата, при демократии – в выборе самого образа (формы) правления. До созыва Учредительного собрания провозглашалась временная революционная диктатура. В любом случае, старого порядка – монархии – уже не было. Не случайной была реакция Николая II, выраженная в дневнике по поводу подписавшего акт 3 марта великого князя Михаила: “Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость!”
Современники событий также не считали свое время “междуцарствием”. Лишь пермский епископ священномученик Андроник (Никольский) в своем всероссийском обращении 4 марта именно так трактовал создавшуюся ситуацию, но при этом призывал “оказывать всякое послушание Временному правительству”. Позднее святитель о “междуцарствии” уже не говорил, отмечая лишь, что “волею Божией совершился в нашей стране государственный переворот”. События действительно были переворотом, или, по-латыни, революцией. Однако и отречение Николая II, и отказ от власти великого князя Михаила были, по крайней мере формально, добровольными, а это означало, что Церковь должна была поддержать новый порядок – пусть и революционный – во имя сохранения государственного единства. Другого пути не было.
“Ради счастья Родины”
4 марта состоялось первое официальное заседание Синода после революции, на котором новый обер-прокурор Владимир Львов провозгласил “свободу Церкви”. После этого, как сообщали газеты, из зала Синода было вынесено императорское кресло. 5 марта было отменено возглашение многолетия царствующему дому, 6 марта Синод принял решение служить молебен о новом правительстве, после чего также была установлена молитва о “благоверном Временном правительстве”. 9 марта Синод выступил с воззванием о поддержке Временного правительства. В воззвании говорилось: “Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на ее новом пути. . Временное Правительство вступило в управление страной в тяжкую историческую минуту. . Ради миллионов лучших жизней, сложенных на поле брани. ради спасения ваших собственных семейств, ради счастья Родины оставьте в это великое историческое время всякие распри и несогласия, объединитесь в братской любви на благо Родины, доверьтесь Временному Правительству; все вместе и каждый в отдельности приложите все усилия, чтобы трудами и подвигами, молитвою и повиновением облегчить ему великое дело водворения новых начал государственной жизни и общим разумом вывести Россию на путь истинной свободы, счастья и славы”.
Таким образом, Синод подтверждал акт 3 марта – и не мог не подтвердить. Возбуждение политических страстей было бы непростительной ошибкой. Любые поползновения Синода защитить старый порядок были бы восприняты как угроза и использованы для сведения счетов со стороны новой власти. Если сравнить текст воззвания Синода также и с текстом царского отречения 2 марта, то станет ясно, что основной мотив этих двух документов един. В тексте отречения были такие слова: “В дни великой борьбы с внешним врагом. Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. . В эти решительные дни в жизни России почли Мы долгом совести облегчить народу Нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и в согласии с Государственной думою признали Мы за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с Себя Верховную власть”. Единение перед лицом врага и исполнение воли Божией – два основных призыва к России как в отречении Николая II, так и в воззвании Синода.
Что же поддерживала Церковь?
Воззвание Синода имело эпиграф, взятый из 2-го Соборного Послания святого апостола Петра: “Благодать и мир вам да умножится”. Более полно отрывок звучит так: “. благодать и мир вам да умножится в познании Бога и Христа Иисуса, Господа нашего. Как от Божественной силы Его даровано нам все потребное для жизни и благочестия, через познание Призвавшего нас славою и благостию, которыми дарованы нам великие и драгоценные обетования, дабы вы через них соделались причастниками Божеского естества, удалившись от господствующего в мире растления похотью: то вы, прилагая к сему все старание, покажите в вере вашей добродетель, в добродетели рассудительность, в рассудительности воздержание, в воздержании терпение, в терпении благочестие, в благочестии братолюбие, в братолюбии любовь. Если это в вас есть и умножается, то вы не останетесь без успеха и плода в познании Господа нашего Иисуса Христа. А в ком нет сего, тот слеп, закрыл глаза, забыл об очищении прежних грехов своих” (2 Пет. 1: 2-9). Послание в целом содержит призыв к христианам беречься от лжепророков и лжеучителей, учит о духовном трезвении в преддверии Второго пришествия Христова. Что могло быть более актуальным в 1917 году?
Однако, несмотря на лояльность по отношению к Временному правительству, положение церковной иерархии после Февраля только ухудшилось. Образ “архиереев-распутинцев” не без участия самой революционной власти прочно закрепился в революционном сознании того времени. Уже 7 марта Временное правительство по докладу обер-прокурора Владимира Львова поручило ему инициировать разработку ряда церковных реформ. Предполагалось провести приходскую и епархиальную реформы с переустройством управления “на церковно-общественных началах”. Новая революционная власть стала диктовать Синоду, епископату и всему духовенству свои жесткие условия дальнейшего существования Русской Церкви. “Свобода Церкви” оборачивалась еще более жестким диктатом. 8 марта шесть архиепископов – членов Синода (включая Сергия (Страгородского) и святителя Тихона (Беллавина)) выступили с заявлением обер-прокурору, в котором выражали протест против принятого накануне постановления Временного правительства. Архиереи напоминали о только что произнесенных словах о “свободе Церкви” и отмечали: “Св. Синод во всем пошел навстречу этим обещаниям, издал успокоительное воззвание к российскому народу и совершил другие акты, необходимые, по мнению Правительства, для успокоения умов”. Острейший конфликт между Львовым и Синодом закончился их полным разрывом и роспуском дореволюционного состава Синода.
Временное правительство рассчитывало на будущий Поместный собор как на церковный аналог Учредительного собрания – средство радикальной демократизации церковного управления. Весной 1917 года по всей стране начался созыв местных съездов и собраний рядового духовенства и мирян. Их решения часто противоречили церковным канонам и были направлены против епископата. Сам же епископат, обвиненный в “распутинстве”, повсеместно изгонялся с кафедр. Весной 1917 года эпоха гонений уже началась.
Итак, Церковь поддерживала не революцию. Церковь и до и после февральских событий неизменно пыталась бороться за сохранение государственного порядка и не допустить братоубийственной вражды. Тогда, в 1917 году, ее голос не был услышан. Расплатой стали позорный Брестский мир и кровавая Гражданская война. Ставить Русской Церкви в вину ее позицию в революционную эпоху значит не просто не понимать происходившего в это время, но еще и возводить хулу на сонм новомучеников и исповедников Российских.
Февральская революция: почему Церковь поддержала Временное правительство?
События февраля 1917 года по-прежнему остаются предметом ожесточенных споров. Сегодня некоторыми историками найден новый главный революционер и борец с самодержавием – Русская Церковь. Воззвание Синода о поддержке Временного правительства трактуется ими как одобрение происходившего тогда в стране. На чьей же стороне была Церковь в действительности?
Накануне русской революции 1917 года политическое положение Церкви было нелегким. Либеральная оппозиция воспринимала ее придатком государственного аппарата, архиереев – “синодальной бюрократией” и “распутинцами”, требовала перестройки всего церковного здания на началах демократии. Часто случавшееся в дореволюционное время активное вовлечение Церкви в политику, например в думских избирательных кампаниях, лишь усугубляло положение, давало дополнительные поводы для критики.
Февральская революция изначально имела антимонархический характер. Конечно, как и во всякой революции, большинство населения страны не принимало в ней активного участия. Революции совершаются в столицах. Но кто выступил наиболее активно? Петроградский гарнизон, набранный из вчерашних крестьян и пока не нюхавший пороху. Одетые в шинели мужики-крестьяне оказались распропагандированы оппозицией. Тыловые батальоны, а зачастую и перебившие своих офицеров солдатские толпы стекались к Таврическому дворцу – резиденции Государственной думы, потому что именно с ней ассоциировались антимонархические настроения. Главным желанием этих горе-солдат было скорейшее завершение войны, а с сохранением монархии это было несовместимо. Большинство думцев не были сторонниками республики, но ситуация в столице очень быстро выбила их из колеи. Появление в Таврическом дворце “Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов” создавало постоянную угрозу умеренным думцам, которые вынуждены были действовать под его контролем. Ко времени царского отречения председатель Государственной думы “убежденный монархист” Михаил Родзянко уже стал сторонником Учредительного собрания. Когда-то многочисленные монархисты-черносотенцы давно не играли активной роли, а некоторые в начале революции стали горячими республиканцами. Уже 2 марта 1917 года, в день отречения императора, в официальных заявлениях Временного комитета Государственной думы и Временного правительства говорилось о “низвержении старого государственного строя”. При обсуждении вопроса о принятии верховной власти великим князем Михаилом Александровичем 3 марта лишь два политических деятеля выступили за сохранение монархии – кадет Павел Милюков и октябрист Александр Гучков. Но ведь именно они были активными участниками, если не лидерами самой революции. Впрочем, она уже вышла из-под их контроля.
В акте об отказе от власти великого князя Михаила Александровича говорилось: “Одушевленный единою со всем народом мыслию, что выше всего благо Родины нашей, принял Я твердое решение в том случае восприять Верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего, которому надлежит всенародным голосованием чрез представителей своих в Учредительном Собрании установить образ правления и новые основные законы Государства Российского. Посему, призывая благословение Божие, прошу всех граждан Державы Российской подчиниться Временному Правительству, по почину Государственной Думы возникшему и облеченному всею полнотою власти, впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования Учредительное Собрание своим решением об образе правления выразит волю народа”. Таким образом, теоретически Учредительное собрание могло установить монархию (хотя это была бы уже принципиально новая монархия – “волею народа”, а не “Божьей милостью”), однако уже в марте 1917-го такая перспектива была практически невероятна, и это было ясно всем (забегая вперед, можно сказать, что в январе 1918 года Учредительное собрание действительно провозгласило “Российскую федеративную демократическую республику”).
Мнимое “междуцарствие”
Что в дни революции мог предпринять Святейший синод? Никаких официальных указаний и обращений к нему со стороны верховной власти не было. До 27 февраля ситуация в Петрограде никем не считалась значимой, а с 27-го числа все попытки навести порядок уже заканчивались ничем. Победа революции в столице оказалась молниеносной. Синод оказался в изоляции. Лишь 2 марта он принял решение связаться с Временным комитетом Государственной думы, уже после того, как отношения с ним были установлены Ставкой и иностранными державами. Отношения с новой властью были установлены только на следующий день: Святейший синод сделал это последним из всех петроградских учреждений.
Новейшие критики ставят в упрек Синоду, что он безосновательно посчитал монархию в России упраздненной, между тем как в России лишь установилось “междуцарствие”. Однако можно ли было назвать ситуацию после 3 марта “междуцарствием”? Определенно нет. Оно возникает лишь в случае смерти монарха или его отречения от власти при отсутствии определенного наследника. Неизвестен будущий царь, но известно, что он обязательно будет. Россия не раз сталкивалась с междуцарствиями в XVI-XIX веках. В 1598-1613 годах неоднократно решался вопрос, какой новой династии взойти на престол. В 1725 и 1825 годах кризис возникал в связи с неопределенностью кандидатуры наследника. В 1917 году была только одна династия и только один наследник, в пользу которого произошло отречение. Однако Учредительное собрание должно было принять принципиальное решение, быть ли монархии вообще. Воля народа была объявлена суверенной, то есть фактически уже провозглашалась демократия, республика. При междуцарствии воля народа выражается в выборе того или иного кандидата, при демократии – в выборе самого образа (формы) правления. До созыва Учредительного собрания провозглашалась временная революционная диктатура. В любом случае, старого порядка – монархии – уже не было. Не случайной была реакция Николая II, выраженная в дневнике по поводу подписавшего акт 3 марта великого князя Михаила: “Бог знает, кто надоумил его подписать такую гадость!”
Современники событий также не считали свое время “междуцарствием”. Лишь пермский епископ священномученик Андроник (Никольский) в своем всероссийском обращении 4 марта именно так трактовал создавшуюся ситуацию, но при этом призывал “оказывать всякое послушание Временному правительству”. Позднее святитель о “междуцарствии” уже не говорил, отмечая лишь, что “волею Божией совершился в нашей стране государственный переворот”. События действительно были переворотом, или, по-латыни, революцией. Однако и отречение Николая II, и отказ от власти великого князя Михаила были, по крайней мере формально, добровольными, а это означало, что Церковь должна была поддержать новый порядок – пусть и революционный – во имя сохранения государственного единства. Другого пути не было.
“Ради счастья Родины”
4 марта состоялось первое официальное заседание Синода после революции, на котором новый обер-прокурор Владимир Львов провозгласил “свободу Церкви”. После этого, как сообщали газеты, из зала Синода было вынесено императорское кресло. 5 марта было отменено возглашение многолетия царствующему дому, 6 марта Синод принял решение служить молебен о новом правительстве, после чего также была установлена молитва о “благоверном Временном правительстве”. 9 марта Синод выступил с воззванием о поддержке Временного правительства. В воззвании говорилось: “Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни. Да благословит Господь нашу великую Родину счастьем и славой на ее новом пути. . Временное Правительство вступило в управление страной в тяжкую историческую минуту. . Ради миллионов лучших жизней, сложенных на поле брани. ради спасения ваших собственных семейств, ради счастья Родины оставьте в это великое историческое время всякие распри и несогласия, объединитесь в братской любви на благо Родины, доверьтесь Временному Правительству; все вместе и каждый в отдельности приложите все усилия, чтобы трудами и подвигами, молитвою и повиновением облегчить ему великое дело водворения новых начал государственной жизни и общим разумом вывести Россию на путь истинной свободы, счастья и славы”.
Таким образом, Синод подтверждал акт 3 марта – и не мог не подтвердить. Возбуждение политических страстей было бы непростительной ошибкой. Любые поползновения Синода защитить старый порядок были бы восприняты как угроза и использованы для сведения счетов со стороны новой власти. Если сравнить текст воззвания Синода также и с текстом царского отречения 2 марта, то станет ясно, что основной мотив этих двух документов един. В тексте отречения были такие слова: “В дни великой борьбы с внешним врагом. Господу Богу угодно было ниспослать России новое тяжкое испытание. . В эти решительные дни в жизни России почли Мы долгом совести облегчить народу Нашему тесное единение и сплочение всех сил народных для скорейшего достижения победы и в согласии с Государственной думою признали Мы за благо отречься от Престола Государства Российского и сложить с Себя Верховную власть”. Единение перед лицом врага и исполнение воли Божией – два основных призыва к России как в отречении Николая II, так и в воззвании Синода.
Воззвание Синода имело эпиграф, взятый из 2-го Соборного Послания святого апостола Петра: “Благодать и мир вам да умножится”. Более полно отрывок звучит так: “. благодать и мир вам да умножится в познании Бога и Христа Иисуса, Господа нашего. Как от Божественной силы Его даровано нам все потребное для жизни и благочестия, через познание Призвавшего нас славою и благостию, которыми дарованы нам великие и драгоценные обетования, дабы вы через них соделались причастниками Божеского естества, удалившись от господствующего в мире растления похотью: то вы, прилагая к сему все старание, покажите в вере вашей добродетель, в добродетели рассудительность, в рассудительности воздержание, в воздержании терпение, в терпении благочестие, в благочестии братолюбие, в братолюбии любовь. Если это в вас есть и умножается, то вы не останетесь без успеха и плода в познании Господа нашего Иисуса Христа. А в ком нет сего, тот слеп, закрыл глаза, забыл об очищении прежних грехов своих” (2 Пет. 1: 2-9). Послание в целом содержит призыв к христианам беречься от лжепророков и лжеучителей, учит о духовном трезвении в преддверии Второго пришествия Христова. Что могло быть более актуальным в 1917 году?
Однако, несмотря на лояльность по отношению к Временному правительству, положение церковной иерархии после Февраля только ухудшилось. Образ “архиереев-распутинцев” не без участия самой революционной власти прочно закрепился в революционном сознании того времени. Уже 7 марта Временное правительство по докладу обер-прокурора Владимира Львова поручило ему инициировать разработку ряда церковных реформ. Предполагалось провести приходскую и епархиальную реформы с переустройством управления “на церковно-общественных началах”. Новая революционная власть стала диктовать Синоду, епископату и всему духовенству свои жесткие условия дальнейшего существования Русской Церкви. “Свобода Церкви” оборачивалась еще более жестким диктатом. 8 марта шесть архиепископов – членов Синода (включая Сергия (Страгородского) и святителя Тихона (Беллавина)) выступили с заявлением обер-прокурору, в котором выражали протест против принятого накануне постановления Временного правительства. Архиереи напоминали о только что произнесенных словах о “свободе Церкви” и отмечали: “Св. Синод во всем пошел навстречу этим обещаниям, издал успокоительное воззвание к российскому народу и совершил другие акты, необходимые, по мнению Правительства, для успокоения умов”. Острейший конфликт между Львовым и Синодом закончился их полным разрывом и роспуском дореволюционного состава Синода.
Временное правительство рассчитывало на будущий Поместный собор как на церковный аналог Учредительного собрания – средство радикальной демократизации церковного управления. Весной 1917 года по всей стране начался созыв местных съездов и собраний рядового духовенства и мирян. Их решения часто противоречили церковным канонам и были направлены против епископата. Сам же епископат, обвиненный в “распутинстве”, повсеместно изгонялся с кафедр. Весной 1917 года эпоха гонений уже началась.
Итак, Церковь поддерживала не революцию. Церковь и до и после февральских событий неизменно пыталась бороться за сохранение государственного порядка и не допустить братоубийственной вражды. Тогда, в 1917 году, ее голос не был услышан. Расплатой стали позорный Брестский мир и кровавая Гражданская война. Ставить Русской Церкви в вину ее позицию в революционную эпоху значит не просто не понимать происходившего в это время, но еще и возводить хулу на сонм новомучеников и исповедников Российских.
Февральская революция: почему церковь поддержала бунтовщиков?
Чем обернулась Октябрьская революция для Церкви мы хорошо знаем. Но часто мы забываем, что октябрьской революции предшествовала февральская, «буржуазная» как ее называл в советских учебниках. Какова была роль Церкви в тех трагических событиях? Об этом мы говорили с историком Федором Гайдой.
— Нашу историю с февраля по октябрь 1917 года мы, как ни странно знаем очень плохо. Октябрьскую революцию все проходили в школе, как реагировала Церковь на Октябрьский переворот, мы имеем представление, но вот чем занималась Церковь в феврале? Каким образом Церковь встретила Февральскую революцию?
— Ну, начнем с того, что Февраль и Октябрь были звеньями единого политического процесса, и по большому счету все это была одна революция, которая началась в феврале 1917 года, а закончилась в октябре, или даже позже, если учитывать события гражданской войны. Хотя, как и положено любой революции она состояла из разных этапов, эти этапы по-разному воспринимались разными силами и разными лицами: кто-то сочувствовал началу революции, но разочаровался в ней позже, кто-то не сочувствовал в целом.
Если мы говорим о том, как Церковь относилась к революции, тут стоит учитывать, что Церковь – это не только духовенство, – это все ученики Христовы, церковный народ, возглавляемый иерархией. Была ли у Церкви в этом смысле единая позиция по отношению к Февральской революции? Такой единой позиции не было. Разными группами события обоих революций могли восприниматься очень по-разному. И если с Октябрьским переворотом действительно все более-менее ясно, то по отношению к Февралю даже в среде самого духовенства не было единой точки зрения. Накануне февральских событий Церковь вместе со всей страной переживала серьезный кризис. Власть тогда столкнулось с беспрецедентной потерей популярности. Власть обвиняли в самых разных и самых тяжелых грехах. Императрицу и ее окружение — в государственной измене, причем прямо, Синод обвиняли в нелегитимности, в том, что он не является самостоятельной силой, не представляет голоса Церкви, а руководится «старцем» Гришкой Распутиным и «темными силами». Настроения приходского духовенства в общем-то не очень отличались от настроений паствы, а паства была настроена достаточно радикально. Епископат, хотя многие из его среды, в общем тоже сочувствовали реформам, оказывается в заложниках у этого расхожего клейма: «распутинцы».
Когда начинаются массовые стачки и волнения, Синод оказывается бессилен. Церковь не выступила с осуждением революционных волнений. Значительное число клириков сами были сторонниками конституционной монархии, а если говорить о рядовом священстве или мирянах – и вовсе республики. Даже архиереи часто были недовольны самодержавием, их раздражали постоянные попытки государственной власти привлечь духовенство в качестве пропагандистского ресурса (например, во время выборов в Думу в 1912 г.), а также ярлык «распутинцев», возникший по вине самодержавия. Все это очень остро переживалось в церковной среде. В то время даже будущий митрополит, а тогда архиепископ Антоний (Храповицкий), самый яркий из представителей «правого крыла» дореволюционного российского епископата, не стал бы активно бороться за сохранение самодержавия, или тем более за сохранение императора Николая II на престоле.
— После продолжительных волнений, после восстания в армии, разгрома правительственных сил в столице и ареста царских министров — император Николай II наконец подписывает отречение от престола!
После отречения царя Церковь оказалась в достаточно сложной ситуации. Значительная часть общества воспринимала Синод как самый консервативный и «антинародный» институт в стране. Оппозиция упрекала «церковные верхи» — или, как тогда тоже выражались, «церковную бюрократию» — в том, что они обслуживают интересы власти. Что Синод с такой репутацией мог поделать? Само собою, он был вынужден устанавливать отношения с Временным правительством, которое, вместо царского, сформировала Государственная дума вместе с Петроградским советом. Синод призвал население страны подчиниться новой власти во имя гражданского мира и общественного спокойствия. За богослужением было решено поминать вместо прежней самодержавной власти — новую власть, с формулировкой: «о благоверном Временном правительстве». (Сейчас это место звучит как: «о стране нашей Российской, властех и воинстве ея», а до революции здесь поминался по имени император, то есть глава государства). Синод не стал бороться за самодержавие, да и как за него бороться, когда сам самодержец отрекается от престола?
— Обвинения в «распутинстве» имели под собой основания? До сих пор можно услышать такое мнение, что этот придворный «старец» назначал министров, смещал и выбирал архиереев…
— Говорить нужно не столько о том, влиял ли Распутин на передвижения архиереев с кафедры на кафедру, сколько о том, насколько велико было его влияние на императрицу Александру Федоровну, так как мнение императрицы иногда оказывалось решающем для императора. Григорий Распутин действительно влиял на нее мнение, но не в той мере в какой это представлялось современникам. Миф о влиянии Распутина был удобным ярлыком и поэтому абсолютизировался, равно как абсолютизируется и сегодня. Что касается уже упомянутого будущего митрополита Антония, то он очень негативно относился к Распутину, и в своих письмах незадолго до февраля даже писал, что если произойдет революция – это будет расплата за «распутинство».
— Неужели среди епископата не было монархистов, способных вступиться за царя?
— А как можно было вступиться? Нужно сказать, что русский епископат повел себя в этой ситуации достаточно консолидировано, все в общем смотрели на то, как поведет себя Синод и старались действовать так же. Были отдельные представители – такие, как архиепископ Андроник (Никольский) или епископ Макарий (Гневушев) — которые выступили с достаточно консервативными заявлениями: мол, да, произошло отречение, но мы сейчас находимся в состоянии междуцарствия и должны выбрать себе нового императора. Правда, достаточно скоро даже им стало очевидно, что никакое это не междуцарствие, что дело идет к республике и никакого царя скорее всего уже не будет.
— Каким образом складывались отношения Временного правительства и церковной власти после Февраля?
— С самого начала (в первые дни) была иллюзия сотрудничества. Но уже через неделю стало ясно, что хороших отношений не будет. Новый обер-прокурор Владимир Николаевич Львов изначально говорил о ликвидации государственной опеки в отношении Церкви, что было очень хорошо воспринято. Но очень скоро выяснилось, что Львов, вообще-то говоря, сторонник куда более широкого реформирования церковной жизни, причем на протестантский лад (предоставление максимальной свободы приходам и т.д.).
— А полномочия у обер-прокурора тогда были еще «царские»?
— В том-то и дело! Львов в составе Временного правительства имел полномочия «царского» обер-прокурора. Причем, по сути, теперь эти полномочия становились неограниченными, ведь в отличие от дореволюционного обер-прокурора над ним не стояла власть самодержца, а Временное правительство за неимением времени одобряло любое решение Львова, не очень-то отвлекаясь на церковные вопросы.
В апреле 1917 года Львов, пользуясь поддержкой правительства, объявил старый состав Синода «распутинским» и по своему усмотрению обновил состав Синода, де-факто совершив церковную революцию.
Параллельно по стране прокатывается стихийная волна: собираются епархиальные собрания (иногда даже по собственной инициативе), на которых духовенство и миряне отстраняют от кафедр своих старых архиереев и избирают на их место новых епископов. Были сменены архиереи в 17 епархиях. Кстати, одним из таких архиереев, избранных собранием духовенства и мирян на место старого, был ни кто иной, как будущий Патриарх Московский Тихон. Именно так он возглавил Московскую кафедру, когда предыдущего митрополита отстранили от управления по обвинению в связях с Распутиным.
Горячее желание Львова собрать поместный собор было продиктовано стремлением легитимизировать изменения, происходящие в церковной жизни. Он мыслил собор, как своеобразное «учредительное собрание», но только в Церкви. Уже летом 1917 года Львов добился созыва всероссийского съезда духовенства и мирян, причем именно с его подачи, этот съезд должен был пройти без участия епископата. Этим съездом он пытался создать себе опору против Синода. Но в итоге скандальное поведение обер-прокурора полностью дискредитировало его усилия и к лету правительство решило избавиться от неудобной фигуры. Летом новым и собственно последним российским обер-прокурором стал церковный историк, будущий профессор и один из основателей Сергиевского богословского института в Париже Антон Карташов.
— Он тогда еще не был известным церковным ученым?
— Конечно, нет. Известным церковным ученым он стал гораздо позже, уже в эмиграции. Накануне революции Карташов был известен как активный член Религиозно-философского общества, как близкий друг известных христианских модернистов Д. Мережковского и З. Гиппиус. Его расценивали как одного из наиболее ярких представителей церковной общественности, хотя у него на тот момент были и не самые однозначные взгляды на Церковь. 1917 год многих поменял, в том числе и Карташова.
— Ближе к лету в стране воцаряется двоевластие. Советы противопоставляют себя Временному правительству, страна практически рассыпается на части, государственные институты, после февраля некоторое время еще работавшие исправно, теперь стремительно начинают разваливаться…
— Нарастает анархия, становясь все более и более заметной… К лету она становится для всех очевидна. Как вела себя Церковь? Она сама находилась в такой же ситуации. Консервативные круги, в первую очередь епископат, уповали на то, что созыв собора стабилизирует ситуацию. По мере того как все хуже становились дела в государстве, все большее отрезвление наступало в Церкви. Под занавес Временного правительства, Церковь оставалась единственной здравомыслящей силой русском обществе, а поместный собор, открывшийся в августе, был единственным институтом, который призывал общество хотя бы к единству.
— Церковь впервые за сотни лет созывает Поместный собор, восстанавливает патриаршество… И тут случился Октябрь.
— Собор осудил большевистский переворот. С осени скептическое отношение к революционным событиям охватывает не только епископат, но и рядовое священство. После прихода к власти большевиков Церковь очень трезво оценивает свои перспективы. Все понимают, что большевики – это сила антицерковная и теперь Церковь определенно ждут новые испытания.
— Если к вопросу подойти с историософских позиций, Церковь все-таки выиграла или проиграла от Февральской революции? С одной стороны патриаршество, поместный собор, немыслимый при Николае II, который был против восстановления патриаршества; с другой стороны февраль привел к большевистскому перевороту и последующим гонениям…
— Ну, во-первых, собор стал тем самым собором, который мы знаем, именно благодаря большевистскому перевороту, отрезвлению, наступившему вместе с ним. Вчерашние церковные либералы умерили пыл, заметно сместились вправо. Во-вторых… Что самое главное для Церкви? Мы знаем, что политические потрясения очень сильно ударили по земной составляющей церковной жизни. Но что же касается духовной составляющей? Мы видим Новомучеников. Мы видим колоссальное духовное возрождение! Я думаю, что после 1917 года действительно, глубоко верующих людей стало больше. Очень многие люди просто осознали, что для них важнее. И если накануне революции повсеместное отношение к вере – это теплохладность, то сразу после мы видим огромное количество примеров горячей веры. Церковь с религиозной точки зрения оживает в гонениях.
Что касается отношения к Февральской революции, то в церковной публицистике и историографии до сих пор по этому поводу нет единого мнения. Даже после гражданской войны в эмиграции к Февралю было отношение разное, а партия кадетов даже раскололась по вопросу о Февральской революции. Я лично уверен в том, что без революции, без большевизма и гонений, несмотря на весь их трагизм, возрождение церковной жизни в пост-советской России, которое мы наблюдаем сегодня, было бы невозможным.
Источники:
http://www.orthedu.ru/news/obzor-smi/17017-fevralskaya-revolyuciya-pochemu-cerkov-podderzhala-vremennoe-pravitelstvo.html
http://pravoslavie.ru/59859.html
http://www.nsad.ru/articles/fevralskaya-revolyuciya-pochemu-cerkov-podderzhala-buntovshhikov
Загрузка...
