Архимандрит Савва (Мажуко): Взрослых людей не существует. Мы очень сильно себе врём – это опасно

Человек сопротивления

Отовсюду летят новости. Читаю и грущу.

Мальчик двенадцати лет покончил с собой. Разбил дорогой телефон и испугался гнева родителей. Нашли в петле.

Семнадцатилетний подросток повесился на школьном дворе. Бросила девушка.

Студентка пыталась прыгнуть с моста. Не сдала сессию.

Заведующий кафедрой отравился в гараже, узнав о потере должности.

Настоящая эпидемия самоубийств. В некоторых областях суициды вышли на первое место среди смертей от несчастных случаев. Самоубийц больше, чем погибших на дорогах. Отчего народ так легко и охотно расстаётся с жизнью? Причин много. Отмечу только одну, но самую главную. Мы очень комфортно устроились и забыли, что жить – это больно – вот фраза, над которой следует поразмышлять.

Жить – это больно

Произнесите десяток раз, постепенно меняя интонацию от горького драматизма до задорного комизма. Перед вами не просто дешёвый лозунг, а лакмусовая бумажка для проверки состояния внутреннего развития, тест на зрелость.

Что вы слышите, что чувствуете, проходя этот тест? Отчаяние, одиночество, вам припоминается вся горечь предательства, людской подлости и несправедливости, или в вас просыпается спортивный азарт и жажда полнокровной жизни с желанием всё перепробовать и наброситься на жизнь с ещё большей жадностью? Такой широкий спектр взаимоисключающих переживаний будит одна и та же фраза у разных людей.

Читаю в первой части «Тихого Дона», как братья Мелеховы отправились на поле и стали по дороге дурачиться. Чуткие соседи, наблюдая со стороны, поняли всё превратно и сообщили отцу, что сыновья устроили драку. Батька, не сильно разбираясь, прыгал на коня, догнал сорванцов и успел перетянуть одного из них плёткой, прежде чем они скрылись в высокой пшенице.

Ставлю на место братьев современных подростков. Унижение почти взрослых ребят на глазах всего села. Несправедливость – ведь папка даже не спросил, что случилось, сразу схватился за кнут. Обида на клеветников-односельчан. Домашнее насилие, отец-тиран, психологическая травма на всю жизнь и, как её наследие, зажатость в отношениях с людьми и особенно с девушками.

А как отреагировали герои Шолохова? Прячась в поле, братья посмеивались, потирая ушибленные бока:

– А у батьки-то рука ещё о-го-го какая, крее-епкая! Так хватил, чуть кнутовище не переломилось! Хорошо припечатал!

Вместо жалоб и угроз – восхищение силой удара!

– Боль одна, а реакции на неё разные. Почему?

– Люди другие. Мелеховы выросли в деревне, с детства привыкли к труду, а труд – это всегда боль. Нравы были круче. Во всем была простота и грубость. Хорошо это или плохо – не знаю. Как бы я ими ни восхищался, всё же предпочитаю этому патриархальному колориту наше время и наше окружение. Я счастлив, что нравы смягчились и мне не приходилось прятаться от буйного папаши в бураки.

Жёсткость нравов, отсутствие удобств и новокаина. При всех недостатках казацкого быта, дети тогда получали то, что ставит их в преимущественное положение по сравнению с их нынешними одногодками. У этого преимущества есть название.

Искусство держать удар.

В традиционном обществе воспитанию этого навыка уделялось большое внимание. Жизнь была сложной, страданий и смертей было больше, поэтому научить ребёнка правильно реагировать на боль было вопросом выживания.

Человек, претендующий на вступление во взрослую жизнь, должен был обосновать свою зрелость, пройдя обряд инициации, а это всегда испытание болью. Умеешь переносить боль, значит, уже не дитя. Спартанские юноши мужественно терпели безжалостную порку, лёжа на холодном камне, но нельзя было проронить ни звука, ни слезинки. Если не умеешь терпеть боль, как тебе можно доверить женщину, детей, государство?

Снова о казаках. С чего начинается «Тарас Бульба»? После годовой отлучки с учёбы возвращаются дети Тараса. И отец, и мать обожают своих славных сыновей, но как проходит встреча? Радостный папка больно задирает сына с огромным желанием затеять драку, и он её получает. Долгожданная встреча превращается в потасовку, из которой и отец, и сын выходят в приподнятом настроении. Батя в восторге от крепких кулаков наследника, а сынок получил веское удостоверение, что батька ещё в силах и здоровьем Бог не обидел. Короче, все счастливы!

Как сказал бы Александр Сергеевич:

Мой друг, таков был век суровый.

И предок твой крепкоголовый

Смутился б рыцарской душой,

Когда б тебя перед собой

Увидел без одежды бранной,

С главою миртами венчанной,

В очках и с лирой золотой.

Сегодня нравы смягчились. Порог боли сместился в сторону большей чувствительности. Навык держать удар выпал из числа важнейших. И напрасно. В моём пионерском детстве довольно часто звучало выражение «морально-волевые качества». Не просто апелляция к морали, но и к воле, то есть способности принимать решения, действовать быстро и реагировать правильно. Держать удар – значит суметь правильно отнестись к неудаче, к падению, принять свою ошибку и её последствия, пережить предательство и жестокость без мстительности и озлобления, но со здоровым азартом – хорошо припечатал!

Шахматисты говорят: хочешь научиться играть, играй с сильнейшим и проигрывай. Красивый проигрыш – бесценный опыт, его не возьмёшь из книжек. Настоящий тренер обязательно ставит своему ученику навык правильно переносить поражение, с достоинством и без истерик. Хороший педагог знает, что именно с этого и надо начинать. Потому что жизнь состоит не только из побед, но за каждым достижением стоит труд, а значит, боль и страдание, и переносить неудачу с достоинством – это знак подлинной доблести.

Неудача и поражение дают нам более адекватное представление о том, как устроен мир, но, пожалуй, самое главное, этот опыт знакомит нас с собой. Поражение – опыт самопознания, освоение своих пределов и границ.

Жизнь – это боль. Можно остановиться на этом и выбрать одно из двух: терпеть или жаловаться. А можно пойти дальше и принять бой. Потому что жить – значит сражаться – занятие опасное, но очень весёлое. С поля брани не сбежишь, но от тебя зависит, будешь ты трусливо прятаться или дерзко нападать. Люди делятся на тех, кто отбивается от мяча, и тех, кто ведёт игру. Если уж никуда не деться, почему бы не попробовать тактику нападения?

Гитарист идёт через боль, но по-другому невозможно подчинить себе инструмент.

Гимнаст покоряет себе своё тело, превозмогая боль, но это усилие дарит ему ни с чем не сравнимую радость полёта и гибкости.

Писатель обрекает себя на муку каждый день прорываться через инерцию языка, обуздывая слово, разбивая косность мысли, и, в конце концов, побеждает или падает, но не сдаётся.

Политик выходит сражаться на арену с «голодными львами», слыша, как за спиной наглухо закрывается дверь, и пути обратно нет, да он и не вернётся, потому что веселье в самом разгаре.

Бизнесмен бросается в «воду, кишащую акулами», зная, что без ранений не обойтись, но такие уж тут правила, и, будьте уверены, он дорого продаст свою жизнь.

– В каком опасном месте мы живём! Почему нельзя как-то устроиться без боли и сражения?

– Откуда нам знать тайны Божии? Таков наш мир, и мы его благословляем, а Писание говорит о христианах как о людях сопротивления:

Наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных ( Еф. 6:12 ).

Но здесь апостол говорит об отрицательном измерении брани, на которую каждому предстоит выйти. Это вечная распря между человеком и человекоубийцей-врагом. Однако это не вся правда об устройстве мира. Жизнь – это борьба, но у борьбы есть и положительное измерение, и именно в нем работают политик, бизнесмен, спортсмен, писатель и музыкант и вообще каждый из живущих. Живое всегда сражается. Христианин не может не воспитывать в себе навык держать удар. Каждый из нас – солдат, и конца брани не видно. Расстраиваться из-за этого или ликовать?

Бог в доспехах

Читая жития святых, поражаешься, сколько приходилось терпеть этим людям. Преподобный Амвросий Оптинский страдал почти всю свою жизнь, так что довольно часто был вынужден принимать людей лёжа. Батюшка Серафим Саровский тяжко хворал с детства, а нападение разбойников превратило его в калеку. Матушка Манефа Гомельская с детства была инвалидом, но трудилась всю жизнь и умела приободрить и шуткой, и наставлением.

Среди угодников Божиих практически нет людей благополучных. Все они прошли через страдания и муки, но с каким достоинством!

– Почему люди святой жизни, дававшие другим исцеление, сами себе не могли помочь?

– Потому что между святым и Богом открывается недоступная нашему пониманию тайна ратоборства.

Был удивительный поэт Эзра Паунд. У него есть загадочная «Баллада мрака», в которой он обращается к Богу не как Творцу и Искупителю, а как к галантному сопернику (gallant foe), с которым предстоит вступить в схватку. История отношений с Богом – история любви. Сначала человек любил Бога, как дитя, отдыхая на руках Господа. Потом он любил Бога, как женщина любит своего возлюбленного, но вскоре ему открылся лучший путь любви:

Возлюбить Его, словно Бог – твой враг

И сокрыт покровом при этом,

Мы сходились в ночи, где безвиден мрак,

Как ветра за Арктуровым светом.

Это образ, который нам хорошо известен из книги Бытие. Патриарх Иаков, хранимый Богом беглец, встречает на закате Того, Имя Которого чудно, и всю ночь сражается с Ним и проигрывает бой, но получает новое имя – Израиль – богоборец – имя, которое обозначает не ниспровергателя Бога, а того, кто так близко подошёл к Нему, что имел честь попробовать Его силу.

Кто Богу, как муж в бою, проиграл,

Тот в конце концов превозмог.

Боль и борьба лежат в самом основании всего прекрасного.

Творчество есть борьба.

Любовь есть сражение.

Дружба есть ратоборство.

Познание есть битва.

Художник бросает вызов природе, сражаясь с немотой холста и однозначностью красок. Скульптор ломает природные формы, чтобы вызвать к жизни нечто невиданное. Поэт объявляет охоту на летучие образы и праздные слова, и, если он хороший ловец, у него будет целый табун объезженных пегасов.

Любящий вступает в состязание с любимым с риском потерять всё или найти жемчужину, блеск которой он однажды разглядел и теперь идёт по следу, не глядя на ранения и оклики разумных и премудрых. Друзья, дети, любимые – участники большого турнира любви, который составит честь любому рыцарю.

В поисках истины люди пускаются в путь, бросая вызов великанам, дерзко хватая гениев за подол платья крепкими и жадными руками. Хочешь понять мудреца, вызови его на бой и проиграй. Как только ты открываешь книгу великого, ты бросаешь ему перчатку, и будь готов с достоинством вынести поражение. Но лучше проиграть великану, чем всю жизнь трястись в углу, прячась от жизни.

Архимандрит Савва (Мажуко): «Кто я — христианин или геймер восьмого уровня?»

Поделиться:

На дворе 2019 год, а это значит, что уже почти 30 лет в нашей стране происходит «небывалое духовное возрождение». Три десятилетия православные христиане строили храмы, открывали монастыри, насаждали «ценности», всячески отстаивали свои границы и развивали влияние. Ну что ж, пора бы уже остановится, выдохнуть и наконец подумать «о душе»… Сосуд готов, но только есть ли у нас чем его наполнить?

Я впервые осознанно переступила порог храма, когда мне было 14. Процесс моего воцерковления проходил вполне типично для начала нулевых — изучение веры по брошюркам, стремная одежда, благоговение перед стариной, отказ от всего «мирского», бесконечные посты, акафисты и жития, поиск в каждой мелочи «воли Божией» или «происков лукавого», боязнь ИНН, бесОв и грядущего конца света. Родители не сопротивлялись, считая мое новое увлечение блажью, которая скоро пройдет. Бабушка-атеистка крутила пальцем у виска, а одноклассники иногда за глаза называли «монашкой». Все как у всех, ничего необычного.

Затем я стала убежденной монархисткой. Запоем читала сомнительную околоцерковную литературу того времени, которая часто была пропитана страхом, шовинизмом, неприкрытым национализмом и суевериями. Штудировала «Лествицу» и «Поучения аввы Дорофея». Для каждой исповеди у меня был заготовлен подробный список грехов, составленный по книжице Игнатия Брянчанинова.

Евангелие я почти не открывала. Христос мне был не интересен. То ли дело старец N и его «пророчества»! «Любовь к Иисусу» — это для «слащавых сектантов». У нас «вера истинная» и свои святые традиции.

Мне не повезло. А может — это было симптоматично и закономерно. В раннем неофитстве я не встретила человека, который мог бы показать мне настоящее христианство. Все мое взрослое верующее окружение также пребывало в эйфории от этой новой православной субкультуры, которую мы для себя открыли.

А что, если бы можно было вернуться на 15 лет назад и поговорить с собою юной? Что бы я себе сказала, от чего уберегла? Архимандрит Савва (Мажуко) тоже задался подобным вопросом. Его размышления на тему вылились в книгу «Духовные упражнения», которая увидела свет в феврале этого года.

«Духовные упражнения, которыми я хочу поделиться, — это обращение меня, “старичка”, к тому юному пареньку, который однажды забрел в этот опасный мир и не нашел рядом человека, который бы присмотрел за ним. Все, что я пишу, — это письма себе, подростку и юноше, то, что я хотел бы услышать, то, что мне надо бы услышать тогда, четверть века назад, но не было рядом такого человека, такого голоса, такого средства общения».

Во что я верила в 14? Пожалуй, отец Савва точно охарактеризовал это состояние, назвав его «православным исламом»…

«Как определить религиозные взгляды моей юности? Отвечу так: православный ислам. Оказывается, вера — это процесс. Она находится в постоянном развитии. Поэтому полезно спрашивать себя: если ты веришь в Бога, какое из Имен Божиих для тебя сейчас самое дорогое, самое важное? В семнадцать лет Бог для меня был Правдой и Справедливостью, а также Силой. Я знал, что Он может наказывать и миловать, и этим очень восхищался. От меня требовалась верность и покорность, и если бы пришлось умирать за Бога, я был готов».

Ислам — это одна из мировых религий, в которой правит Закон, а христианство — это вера или религия? Может быть, это путь от религии к вере? У первых христиан «не было не только храмов, но даже и потребности их строить, не было клерикальной структуры — трехчастная иерархия появилась столетием позже, — не было никакого Символа веры, священных предметов, календаря и, конечно, годовой структуры праздников, не было даже Священного Писания, ведь первые новозаветные тексты написал тот самый апостол язычников, и лишь к IV веку они собрались в канон».

Учение, которое дал миру Иисус из Назарета, преодолело огромный путь длиною в 2000 лет. Шагая по столетиям, христианство каждый раз впитывало в себя особенности разных культур и эпох, которые встречались ему на пути. То, что на определенном этапе попадало в церковное пространство, чаще всего там и оставалось, фундировалось и обретало сакральный смысл. Иногда даже простые бытовые предметы и привычки, которые имели чисто практическое применение, наделялись смыслом и возводились в статус «традиции».

Одним из самых показательных примеров перевоплощения бытового в сакральное для меня являются архиерейские рипиды. Обыкновенные мухобойки, которыми отгоняли мошкару от византийской знати, с годами они превратились в неотъемлемый элемент епископской службы, избавление от которого многими будет рассматриваться как покушение на «святое православие» в целом.

Культурное наследие, которое бережно, как Плюшкин, хранила Православная церковь, стало прирастать и субкультурным багажом. А в России и субсубкультурным. Если забраться в голову среднестатического верующего в нашей стране, то мы там найдем очень много интересного: Византия, Святая Русь, быт русских крестьян, фольклор, монастырские продукты без ГМО, гомеопатия, юбки и платки, теории заговоров, казачество, патриархальность и т.д. и т.п.

Список можно продолжать очень долго, и с каждым новым пунктом он будет становиться все причудливее и причудливее. Этот гремучий коктейль и его разные вариации для многих христиан на постсоветском пространстве и стал настоящим «православием». Каждый имеет право на свое мнение, увлечения, на определенные взгляды на историю, политику и культуру, но никто не должен их сакрализировать и навязывать другим как предмет «истинной веры». Наверное, во всем виноват «постмодерн», который просочился внутрь храмовой ограды…

«Постмодернизм — это кризис перепроизводства знаков, синдром культурного самоотравления. Случается этот кризис там, где культурное развитие достигает своего пика и расцвета, так что человек просто тонет в знаках, они умерщвляют в нем силу к жизни, вызывают разочарование и усталость. Значительное должно быть означено. А если знаков много, а значительного мало? Если за знаками нет значимого, нет значительного? Если все это не свидетельства подлинного и непреходящего, а маски, полые внутри?»

Получается, что благодяря многовековым наслоениям кодов, смыслов и традиций христианство все-таки превратилось из веры, из Откровения Богочеловека людям в обычную религию со своим «театром», богослужебными «мистериями», священными книгами, предметами, одеждами, «жрецами» и мифологией. Глобально ничего поменять нельзя. Но каждый должен оберегать веру от «засахаривания» в своем собственном сердце.

«Вера и религия между собой соотносятся как мед и сахар. Мед постоянно засахаривается, и от верующего требуется постоянное усилие в том,чтобы добраться до сути. Каждый раз мы вынуждены взламывать застывшую сахарную корку, чтобы понять, зачем все это. Это постоянное духовное упражнение, непрерывная внутренняя работа, которая необходима как для всего церковного общества, так и для каждого христианина в отдельности. Нельзя позволить своей вере застыть и “завершиться”. Вера — это процесс, динамическое состояние, постоянное вопрошание: кто я? в вере ли я? верующий ли я человек или просто религиозный? Но большинству достаточно сахара».

Ну вот, опять! Нужно покидать «зону комфорта», чтобы двигаться дальше. А мне ведь тогда, в моем неофитстве, было хорошо, очень… Все просто и понятно: здесь — черное, там — белое, этот — хороший, тот — плохой. А отец Савва говорит: «Выходи!»

«Читаю и думаю о том, что Средние века никогда не закончатся, потому что религиозному человеку проще “приручить” Бога, найти Ему место в своей уютно организованной религии, чем довериться Ему, оставив себе вместо железобетонной уверенности религии хрупкость христианской надежды.

Начинается все с вполне законного и понятного отделения верующего от мира. Если мир лежит во зле, если человек испроказился и “оскуде преподобный”, то следует создать свой мир, который будет безопасным островком в этом бушующем море апостасии. Так религиозные люди создают для себя культурные и культовые гетто.

У живого человека есть множество потребностей, которые понуждают его вступать в контакт с внешним миром. Чтобы этого избежать, у нас есть православное кино, православное фэнтези, православные психологи, православный футбол и даже православный дресс-код.

Ничего личного. Просто религия. И это совершенно понятные вещи. Это нормально. Так религиозное общество проходит путь борьбы за идентичность. “Религиозное сладострастие” появляется чуть позже и далеко не у всех, но каждому следует помнить об этой опасности, потому что ни одна религия не может обойтись без своих “бюрократов”.

Однако кроме богословских состязаний религия может предложить и другие формы игры, и самая известная из них — это “игра в спасение”. Целый букет эмоций! Бесконечный сериал, в который вы можете включить не только родственников, детей и знакомых, но даже и своего духовника. Сосредоточьтесь на подготовке к исповеди. Сколько азарта в составлении перечня грехов! Есть даже специальные пособия и таблицы с диаграммами! Удивляюсь, почему до сих пор не появились удобные мобильные приложения?

И надо бы смеяться, да не смешно. Какое жалкое зрелище — человек религиозный, но уже давно не верующий, человек, у которого религия вытеснила веру. Бюрократ, загипнотизированный игрой бумаг, папок и статистики, жалок, но он всего лишь играет в одну из многих взрослых игр, обретая смысл жизни в этой мелочной суете и круговращении.

Верующий человек, увлекаясь сладострастием игры в религию, совсем не замечает, что в какой-то момент он начинает обходиться без людей, а потом и без Бога, и это никак не мешает ему спасаться. С живыми людьми не оберешься хлопот. С Живым Богом жизнь становится сложна и непредсказуема. Бог должен знать свое место и не выходить за рамки своего “иконного оклада”. Бог не должен мешать моей религии!

Слово “религия” обычно переводят как “связь” — связь между человеком и Богом. Бывает так, что религия вместо связи становится препятствием между мной и Богом, и это самое грустное, что может случиться с христианином.

Один мой приятель, рассуждая о нашей религиозной суете, о захватывающих землетрясениях в нашей “церковной песочнице”, сказал грубо, но точно: “Такое чувство, что Христос у нас как тот владелец «хаты на Новый год»: все празднуют, веселье в разгаре, застолье и танцы, а про хозяина уже давно забыли”. Если в аду есть уровни, то самое дно отведено для отправления точного религиозного культа, для “религиозных игроманов”, которым не нужны ни люди, ни Бог. Как не пропустить у себя в глазах этот огонек религиозного сладострастия? Ведь борьба с игрой сама может превратиться в игру. И так страшно бывает спросить себя: кто я — христианин или геймер восьмого уровня?»

Упс! Получается, что быть «современной продвинутой православной» — это не тогда, когда ты носишь в храм «агли сникерс» с длинным сарафаном, а когда ты смогла проститься со своим милым религиозным «средневековьем», в котором тебе было так хорошо и уютно…

Архимандрит Савва Мажуко. Разговор о Боге: без воды и елея

Разговор о Боге: без воды и елея

Однажды ко мне подбежал ученик воскресной школы с просьбой о помощи:

— Отец Савва! Она меня изводит!

Никак не ожидал от малыша услышать такой «взрослый» глагол — «изводит». Хорошо звучит. Красиво. Такое слово можно, как карамельку, перекатывать во рту, наслаждаясь оттенками вкуса. Но — семилетний мальчик! Не детский это словарь, заемное словечко.

— Мама… надо ей сказать… Она меня заставляет про Бога разговаривать. Сил моих нет! Совсем извела!

Вот вам и детская прозорливость: разговор о Боге может изводить! Чистая душа не выдерживает такого богоугодного занятия, страдает, да так мучается, что паренек не нашел в своем лексиконе подходящего слова. Видно, ему и на самом деле пришлось несладко.

Почему говорить о Боге — это пытка? Вне зависимости от того, разговаривает ребенок или взрослый, речь о Христе — тяжелейшее из занятий. И действительно, бывает, что человек просто изводит и себя, и близких этим усилием.

Даже православные журналы и газеты уделяют Христу не так много внимания, как могло бы показаться. Исследуйте содержание церковных изданий: тут много о политике, общественной жизни, новости и хроника церковной жизни, благотворительность, наставления старцев, новейшие чудеса, церковный календарь и — куда без них! — рецепты монастырской кухни. Если и найдете что-нибудь о Христе, то в самом углу, потому что интуитивно все понимают, что это самое скучное.

Вот моя христианская юность. Только через два года активной церковной жизни я вдруг понял, что в церкви есть Христос. Конечно, я об этом знал и раньше, но знал как-то туманно, намеками, побыстрее отводя глаза и заговаривая о чем-то действительно интересном. Оказывается, кроме хорового пения, роскошных служб, старцев, мучеников, батюшек и монахов, есть еще Кто-то, обнаруживающий Свое Присутствие, когда и где хочет. И что я о Нем знал? Как я себе Его представлял? Что о Нем говорил, что слышал?

Пытаюсь быть честным со своей памятью: кажется, о Христе я никогда и не разговаривал, и со мной о Нем мало кто говорил, и я понимаю почему: о Боге вообще говорить очень трудно. А о ком еще говорить христианам, как не о Христе?

Однако я не вижу в этом упорном молчании злого умысла. Здесь скорее совсем другое. Как ни странно, эта немота происходит от благородного целомудрия речи о Христе, сознательного молчания о том, что хочется уберечь от фальши и подмены. Это хорошо чувствуют дети, особенно подростки. У них есть особая чувствительность к правде, и они органически не выносят любых ноток слащавости, елейности в речи о Самом Священном.

Священное — синоним сокровенного, самого важного и значительного, а такие вещи не выносят на всеобщее обозрение. Мне иногда кажется, что люди умышленно надевают маску атеизма и даже богоборчества, чтобы защитить от чужих ледяных взглядов и холодных рук самое святое — Бога, Которого они всю жизнь вынашивают в сердце.

Разговор о Боге есть всегда разговор с Богом, только перед Его глазами ты можешь честно поминать Его имя. Потому так тяжело о Нем говорить. Речь о Христе — всегда молитва, всегда напряжение. «Кто близ Меня, тот близ огня», — так говорит одно из незаписанных высказываний Христа. Тогда не оставить ли нам речь о Христе тем, кто не боится пламенеть, Божьим святым и старцам, у которых уста говорят от избытка сердца?

Но разве мы чужие Богу? Разве мы Ему враги? Говорить о Христе трудно, но о Ком же нам еще говорить и думать, как не о Нем, Спасителе нашем, Друге, Учителе?

Говорить о Христе — ходить по водам. Как Петр дерзнул выйти из лодки вопреки здравому смыслу и окрикам рассудительных товарищей и пошел навстречу Христу, хоть его никто и не просил, хоть это было излишне, не нужно, так и мы имеем право на это дерзновение. Как и право просто отсидеться в лодке — ведь те, кто смирился и занял позицию безучастного свидетеля, не потеряли звание учеников.

И Петр начал тонуть, но Господь поддержал его. Так и всякий, кто дерзает говорить о Христе, обязательно ошибется, непременно начнет «тонуть» и в сладкой воде риторики, и в приторном елее стертых благочестивых слов. Но не могу я петь с чужого голоса, недостаточно мне цитат из святых отцов. Мне нужна моя речь о Христе, мои слова и образы, мое усилие!

Источники:

http://azbyka.ru/otechnik/antropologiya-i-asketika/duhovnye-uprazhnenija/26
http://snob.ru/profile/31895/blog/153577/
http://www.sb.by/articles/razgovor-o-boge-bez-vody-i-eleya.html